ТАСС уполномочен заявить - Семенов Юлиан Семенович

Рядом с советским дипломатом сидел Константинов — глаза запавшие, тусклые от бессонницы; был он, впрочем, как всегда, глянцево выбрит, галстук повязан каким-то особо элегантным узлом; за последнюю неделю похудел на пять кило, поэтому шея торчала из воротничка рубашки, казавшейся не по размеру большой.

Когда посол смог оторвать глаза от ампул с ядом, советский дипломат раскрыл папку, лежавшую перед ним.

— А здесь, господин посол, фотокопии вопросов, которые ЦРУ ставило перед своим агентом. Эти вопросы свидетельствуют о том, что в самые ближайшие дни начнется агрессия в Нагонию. Если мы опубликуем в прессе факт передачи ЦРУ ядов, если мы напечатаем вопросник ЦРУ по Нагонии, тогда…

— Мое правительство, — сказал посол, воспользовавшись паузой, — соответствующим образом оценило бы решение вашего правительства не предавать огласке это дело…

— Можно надеяться, что ваше правительство предпримет соответствующие шаги не только для освобождения советских граждан Зотова и Славина, но и для предотвращения агрессии в Нагонию, господин посол?

…Из речи посла по особым поручениям:

— Шумная кампания, поднятая странами советского блока о якобы готовившейся агрессии в Нагонию, не подтвердилась. Прошли те сроки, которые назывались, но тишину не нарушили автоматные очереди. Группы леворадикального Огано передислоцировались ныне с границ Нагонии, и мистер Огано заявил, что его люди занимались здесь в сельскохозяйственных лагерях, а не в военных казармах, под руководством мифических инструкторов ЦРУ. Я хочу повторить с этой высокой трибуны еще раз: даже если нам не нравится образ правления в той или иной стране, мы не вмешивались и не намерены вмешиваться во внутреннюю жизнь других государств. Думаю, что этим моим заявлением я ставлю точку на той пропагандистской кампании, единственная цель которой состояла в желании опорочить мое правительство в глазах народа Нагонии, его правительства и его лидера.

Из тюрьмы, не заезжая в отель, Славин, — летяще-счастливый от того, что явственно и постоянно виделись ему изумрудные, в васильках, поля Подмосковья, когда ИЛ заходит на посадку в Шереметьеве, — отправился в госпиталь: Зотова, однако, уже отвезли на аэродром; власти Луисбурга предложили, чтобы инженера сопровождал доктор-травматолог; посол Советского Союза принял это предложение, заметив:

— Мне сообщили, что на самолете Красного Креста вылетел вполне компетентный советский врач с бригадой, но думаю, ваш доктор поможет нашим медикам, объяснит, как лечили товарища Зотова, передаст историю его болезни…

Славин приехал в посольство; ему передали странную телеграмму от Константинова: «Выпейте».

И ничего больше.

Он рассмеялся, попросил Дулова забронировать билет на первый же рейс в Москву, выслушал его просьбу — не возвращаться в «Хилтон», всяко может быть, Глэбб такое не простит, и поехал в отель.

Когда он запер дверь и пошел в ванну, раздался телефонный звонок.

— Здравствуйте, дорогой друг, — прогрохотал в трубке голос Глэбба. — У вас нет желания встретиться с американским безработным, а? Беседа может быть по-настоящему интересной.

— Что ж, давайте, — ответил Славин. — Пилар сделает нам коктейль? Или жахнем русской водки?

…Подготовив проект письма с ходатайством о награждении Гмыри, Гречаева, Дронова, Никодимова, Коновалова, Панова, Проскурина, Стрельцова и Славина медалями «За боевые заслуги», Константинов машину вызывать не стал, решил прогуляться — напряжение последних дней все еще не проходило; на Калининском проспекте сел в автобус; молоденький паренек сидел у окна, читал вечерний выпуск «Известий»; на шее у него висел маленький транзистор; Алла Пугачева пела свою песню об Арлекине.

Константинов заглянул через плечо паренька на полосу — в нижнем правом углу было напечатано: