Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр - Карен Ли Стрит (2016)

Позже на той же неделе тете Нэнси велели отвести меня в Рассел-сквер, и там я заставил ее играть со мной в мяч, пока она совсем не измучилась. Она отошла купить нам жареных каштанов у разносчика, стоявшего с лотком в полусотне ярдов от нас. Я же продолжал игру, подбрасывая мяч как можно выше и тут же пускаясь бегом, чтобы поймать его. Вдруг я заметил, что к тете подошел какой-то малыш и подергал ее за платье. Я нашел это бесцеремонным и был еще сильнее возмущен, увидев, как тетя дала ему пакетик каштанов. Но я не успел выразить свое детское возмущение вслух – земля вдруг исчезла у меня из-под ног, и я обнаружил, что меня быстро тащит через парк какой-то бродяга, лица которого я не мог видеть. Рот мне заткнули грязным носовым платком, не дававшим кричать от злости и страха. Я ничего не видел, кроме мелькавшей земли под ногами моего похитителя, обутыми в разбитые грязные башмаки из коричневой кожи – мужские башмаки на женщине с ногами, как у пахотной лошади. От ее заплатанного платья тоже воняло, словно от лошади – пот, месяцами пропитывавший его, пах, точно испарения от навозной кучи в жаркий день. Таща меня прочь, женщина хрипела от натуги. Первоначальное потрясение начало проходить, и я забился в ее необычно сильных руках.

– Тихо, щенок, – скомандовала она, но я брыкался и извивался, словно пойманная рыба, пока наконец мы оба не шлепнулись на землю.

Я вскочил на ноги, выплюнул изо рта гадкий платок и бросился назад – прямиком в объятия тети Нэнси.

– Держи ее! – завопила она, видя, что нищенка и ребенок бегут к выходу. – Держи!

Но нищенка и ребенок избежали поимки. Я прильнул к Нэнси, обессиленный пережитым. Она была очень бледна, и я чувствовал, как она дрожит.

– Ты не должен говорить родителям об этом, – сказала тетя. – Мама ужасно расстроится.

Однако дома мои страхи рассеялись, и, не удержавшись, я похвастался своей смелостью в противоборстве с похитительницей. Впрочем, мой рассказ возымел совсем не тот эффект, на какой я рассчитывал: мама упала в обморок, а тетя Нэнси тут же разрыдалась.

– Это была та самая нищенка, что сидела у наших дверей всю неделю, – всхлипнула она.

– И около школы еще до Рождества, – добавил я.

Все трое молча уставились на меня.

– Около школы? Ты совершенно уверен? – строго спросил папа.

Я кивнул.

– Она там продавала цветы почти каждый день.

Мама опять начала плакать, и я очень быстро пожалел, что не послушался тетю.

– Ступай в свою комнату, Эдди, – распорядился папа.

– Но, папа, я же не виноват!

– Сейчас же, – неумолимо прибавил он.

День или два прошли в приглушенных разговорах и слезах. Порешили на том, что сразу после вакаций я отправлюсь в другую школу, за городом.

– Там ты будешь в безопасности от этой черни, – прошептала мама, целуя меня в лоб. – Я не перенесу, если с тобой случится что-нибудь плохое, милый мой.

– Я тоже, если что-то случится с тобой, – шепнул я в ответ.

Вскоре меня отослали от моей дорогой мамы, чтобы ни одна гнусная торговка цветами в Лондоне не могла угрожать мне.

Куперз-Армз, Роуз-стрит, Ковент-Гарден

12 апреля 1784 г.

Роза моя, маргаритка моя, моя колумбина!

Глядя на каждый цветок, я о вас лишь одной вспоминаю![8]И думаю: отчего же прислал я вам незабудки, чтоб вы не забыли меня? И розмарин – для памятливости[9]. Молю, любимая! Иль ты меня забыла? Да если б я попробовал открыть все, что таится в сердце, я ходил бы с душою нараспашку, и глупцы ее бы мне в два счета расклевали, а от вас нет ни словечка с самого четверга. Ужель я только тень, комедиант, паясничавший полчаса на сцене и тут же позабытый?[10]Ужель я вами больше не любим?