Ассимиляция - Джефф Вандермеер

Саул в мрачном одиночестве сидел в укромном уголке деревенского бара, сам не зная, потому ли, что хотел проверить на прочность терпение Брэда, или потому, что боялся болтаться по улице и столкнуться с Генри. А может быть, просто потому, что печалился из-за нового отъезда Чарли.

Он уже опрокинул пару пива, почувствовал, как комната поплыла перед глазами, а затем заказал устриц и рыбу с картошкой. Ему страшно хотелось есть, такие приступы голода нападали редко. Он вообще был довольно равнодушен к еде, но сегодня аппетит был просто волчий. Устрицы подавали в собственном соку и соленой воде, их только что очистили и обдали кипятком, и он не стал макать их в соус, просто проглотил разом, одну за другой. Затем растерзал рыбу, она разошлась в его пальцах на толстые волокна, горячие, от них валил пар и запах, от которого просто текли слюнки. Потом принялся за картошку, залил ее кетчупом, и вскоре они отправились вслед за рыбой. Он ел жадно, шумно, чуть ли не давясь, и пальцы двигались с почти лихорадочной непристойной быстротой, но он не мог остановиться.

Он заказал еще одну порцию рыбы с картошкой. И еще одну тарелку устриц. И еще кружку пива.

Музыканты доиграли последнюю песню и остались в баре, но почти все остальные разошлись, в том числе и Труди. В окно заглядывали черное море и небо, в стекле отражались смазанные лица и бутылки спиртного за стойкой бара. Смотрели на него из отражения. Теперь за пианино сидел только Старина Джим, остальные музыканты разошлись кто куда, и в зале было так мало народу, что он снова слышал пульс моря, угадывал его где-то на заднем плане, точно некое послание. Или это что-то пульсировало у него в голове? Обоняние его страшно обострилось, сладковатый запах гниения, доносившийся с кухни, казался духами, которые облаками разбрызгали по всему помещению. А ритм, выбиваемый клавишами пианино, в точности совпадал с его пульсом.

Самые мелкие и обыденные детали казались ему чрезвычайно важными. Из пепельницы на соседнем столе выползал и сворачивался колечком червячок серо-белого пепла, отдельные его частички вспорхнули и зависли в воздухе, а огонек, оставшийся у фильтра, пульсировал красным, точно посылал сигнал притормозить. Рядом с пепельницей виднелся старый жирный отпечаток большого пальца, очевидно, бессмертие ему обеспечила грязь, собравшаяся в пепельнице от сотен затушенных сигарет. Рядом с этим отпечатком он заметил попытку выгравировать что-то на ребре пепельницы, но от всех усилий остались лишь две буквы – J и S.

Пианино наигрывало какую-то нестройную мелодию – а может, он просто стал слышать лучше… или хуже? Сидя на табурете и привалившись спиной к стене, он с пивом в руке долго размышлял над этим. Размышлял и над тем, почему голоса людей путаются, точно кто-то их нарочно смешивает, и под кожей у него нарастало бренчание, в ушах стояли гул и звон. Казалось, что что-то движется к нему издалека, приближается, входит прямо в него, готовое пройти насквозь. В горле пересохло, точно он наглотался мела. И у пива был какой-то странный вкус. Он отставил бокал и огляделся.

Старина Джим не перестал играть на пианино, хоть и делал это скверно, пальцы слишком сильно колотили по клавишам, они были замазаны его кровью, а потом вдруг завыл песню, которую Саул никогда не слышал прежде, вроде бы лирическую, но совершенно непонятную. Остальные музыканты – почти все – сидели теперь вокруг Старины Джима, инструменты выпали из их слабеющих рук, сидели и испуганно и недоуменно переглядывались. Чего они испугались? Сади рыдала, Брэд твердил: «Зачем ты это делаешь? Какого черта ты это делаешь?» – Но голос Брэда исходил из тела Сади, а из левого уха Брэда капала кровь, и все люди вдруг попадали у бара… Может, лежали там уже давно, а не упали сейчас? Пьяные или умерли?