Ассимиляция - Джефф Вандермеер

Вокруг и за пределами помещения все словно застыло. Геккон будто прилип к стене. Контроль целиком ушел в свои мысли. Измученное лицо Грейс отражало нескрываемое удовлетворение. Она сообщила им нечто совершенно неожиданное, чего они не знали и знать не могли.

– Три года, – точно ослышавшись, пробормотал Контроль.

– Не верю, – отрезала Кукушка.

Грейс разразилась неожиданным смехом.

– Не могу вас в этом винить. Вообще ни в чем не виню. Вы правы. Должно быть, я действительно обезумела, окончательно сошла здесь с ума. Должно быть, просто не справилась с ситуацией. Вот и сошла с катушек, как старая ведьма. Да, конечно. Скорее всего, так. Если бы не это…

И Грейс выдернула из рюкзака пачку бумаг. Хрупких, пожелтевших, исписанных кем-то от руки. Она бросила их к ногам Кукушки.

– Вот, читай. Лучше прочесть, а не тратить время на все мои россказни. Просто прочти, и все.

Кукушка подобрала бумаги, взглянула на первую страницу с недоумением.

– Что там? – спросил Контроль. И тут же понял: какая-то его часть просто не хочет этого знать. Не хочет новых загадок и нестыковок.

– Последняя воля, завещание биолога, – ответила Грейс.

Часть II. Постоянное освещение

Писать для меня – это все равно что пытаться завести мотор, не работавший долгие годы, молчаливый, ржавеющий в машине на пустой стоянке, давно захлебнувшийся водой и грязью, кишащий муравьями, пауками и тараканами, оплетенный сорняками и вьющимися растениями – так и высовываются из всех дырок. Но вот раздается натуженный хриплый кашель, вылетает пыль и опавшая листва, и звучит голос, немного похожий на мой, но не такой, как прежде; свой собственный голос я использую достаточно редко.

Немало времени прошло с тех пор, как я переносила слова на бумагу, и до сих пор я не испытывала желания возобновить это занятие. Здесь, на этом острове, я с особой остротой почувствовала: не хочу, чтоб меня вырывали из времени. Вырываться из времени опасно – именно в этот момент на освободившееся место может пробраться кто-то или что-то другое, и тогда возвращаться тебе будет попросту некуда. Лишь совсем недавно я начала испытывать нечто похожее на чувство утраты, а затем пришла мысль, что я в этом месте просто существую, доживаю остаток отпущенного мне свыше времени. Однако я не испытывала никакого стремления подробно излагать события, записывать их, общаться таким вот обыденным приземленным образом. А потому, наверное, неудивительно, что я несколько раз все же принималась писать, но потом бросала, сделав три-четыре наброска этого… этого документа? Или письма?.. Этого… впрочем, не важно. Называйте как хотите.

Возможно, меня одолевают сомнения еще и потому, что всякий раз, стоит приняться за письмо, я вижу мир, который оставила в прошлом. Мир, совсем не похожий на этот, и все мои мысли устремлены к нему, к этой туманной, плохо различимой сфере, испускающей слабое свечение, населенной голосами, звучащими невпопад, образами, которые проносятся перед глазами, мыслями, острыми как лезвие бритвы. Тут и глазом моргнуть не успеваешь, раз – и пропали. И все это похоже на миф, некую мифическую трагедию, ложь. Мне всего лишь кажется, что я когда-то жила там, что кто-то там до сих пор живет. Когда-нибудь рыба и сокол, лиса и сова тоже будут рассказывать разные истории, только по-своему, в этом бестелесном шаре света, и тогда из него выплеснется и растечется все его содержимое, весь накопленный яд и печаль. Если человеческий язык хоть что-то означает, я могу во всех подробностях поведать это волнам или небу, вот только какой смысл?