Застольные беседы - Плутарх

Но в прежнее время ты, казалось мне, не одобрял тех, {2} кто отрицает возможность чего-либо приятного, радостного для души самой по себе и считает [e] ее просто сожительницей тела, отвечающей улыбкой на улыбку и омрачением на омрачение при всех его претерпеваниях и воспроизводящей как бы в отпечатке или зеркальном отражении образы возникающих в теле чувств. И в самом деле, многое изобличает ложность такого воззрения. Вот и на симпосиях воспитанные и образованные люди сразу же после обеда обращаются к речам, как бы ко второй трапезе, радуя друг друга этими речами, в которых тело не принимает почти никакого участия и тем свидетельствует, что существует собственный клад душевных наслаждений: только это и есть подлинные наслаждения души, а те другие чужды [f] ей и запятнаны телом. Подобно тому как кормилицы, питая младенцев, мало причастны к испытываемому теми удовольствию, но когда насытят их, успокоив их плач, тогда сами с отрадой вкушают подобающую пищу [673] и питье, - так и душа причастна к удовольствиям от еды и питья лишь тем, что служа потребностям тела наподобие кормилицы, откликается на его просьбы и удовлетворяет его влечения, а когда оно получит свое и успокоится, тогда она, освободившись от служения повседневным нуждам, обращается к услаждению себя мудрствующими речами, науками, исследованиями и поисками того, что выходит за пределы этих нужд. Но что говорить об этом, когда и простые, далекие от любомудрия люди после обеда переходят к развлечениям, уводящим от насущных потребностей: предлагают друг другу загадки, грифы, числовые толкования имен {3} и тому подобные задачи. Так стали уделять место на симпосиях [b] мимам, этологам, исполнителям произведений Менандра, {4} и это не для того, чтобы "устранить болезненность тела" или "придать телесной ткани легкое и благоприятное движение", {5} а потому, что присущая душе каждого любовь к созерцанию и к мудрости ищет своего удовлетворения, когда мы освободились от забот обслуживания своего тела.

{2 ...ты... не одобрял тех... — Подразумеваются эпикурейцы. Плутарх не вполне точно передает их концепцию, по которой душа, состоящая из мельчайших частиц, рассеяна в теле и тесно взаимодействует с ним, давая живому существу способность чувствовать: «Именно душа является главной причиной ощущений: но она бы их не имела, не будь она замкнута в остальном составе нашего тела» (Д. Л. X 63—64). Таким образом, эпикурейцы все же считали душу главенствующей в возникновении чувств и ощущений. Плутарх как платоник не мог согласиться с идеей всякой зависимости души от тела, равно как и с общей эпикурейской трактовкой души как материальной и смертной. Полемике с эпикурейцами по этому вопросу посвящена заключительная часть другого сочинения Плутарха (Non posse, 1092 A sq.). См.: Solmsen F. Αΐσθησι; in Aristotelian and Epicurean Thought. Amsterdam, 1961.}

{3 ...грифы, числовые толкования имен... — Гриф — буквально «сеть», отсюда «запутанная речь», разновидность загадок. У Афин^я (со ссылкой на перипатетика Клеарха) говорится о существовании семи видов грифов; приводится примеры трех: 1) буквенный — назвать рыбу или растения, «начинающиеся с а»; 2) слоговой—найти имя, «начинающееся со льва», например Λέωνίο̃ης (λέων — «лев»); 3) включающий олово целиком — например имена богов (Έρμαφρόδιτος). Задание часто давалось в запутанной форме, например найти имя, которое, «начинается с Зевса» (α̉πό Διός) (скажем, имя Διονύσιος), иногда стихотворной; это осложняло разгадывание (Ath. 448 с sq.; ср. FHG II 321). Поскольку буквы греческого алфавита использовались и для обозначения чисел (α — «1», β — «2» и т. д.), была и такая игра: подсчитывалась сумма, которую составляют буквы любого названного слова в их числовом выражении; затем отыскивали другое слово, буквы которого составили бы такую же сумму. Например, буквы слов χήλη («опухоль») и ζηαία («штраф») в их числовом выражении составляют одинаковую сумму 66. Такие слова назывались ι̉σόφηρα — «равные по числовому достоинству».}