Троянская тайна - Воронин Андрей Николаевич (2007)

Тут ее вдруг осенило. "Посоветуюсь-ка я с дядей Федей", – решила она и, бросив на картину последний испытующий взгляд, быстрым шагом вышла из зала.

* * *

Бумага лопнула, рама развалилась на куски, подрамник перекосился, но грунтованный холст выдержал, не порвался, о чем оставалось только пожалеть: Глеб был бы рад, если бы картина, как в кинокомедии, легла Самокату на плечи наподобие воротника.

Отведя душу, Сиверов перешел непосредственно к цели своего визита – бросил картину в угол, мощным толчком зашвырнул все еще согнутого пополам Самоката в комнату и аккуратно, без стука закрыл за собой входную дверь. Самокат возился в комнате, кряхтя и роняя какую-то посуду; Глеб в два шага пересек микроскопическую прихожую, оставленную на память потомкам славными строителями шестидесятых, и вошел в комнату, натягивая на руки тонкие кожаные перчатки. На отпечатки пальцев ему в данном случае было плевать, однако суставы следовало поберечь.

Когда он вошел, Самокат как раз сориентировался, где у него верх, где низ, разобрался со своими перепутавшимися конечностями и, пошатываясь, поднялся на ноги из груды пустых пивных бутылок, как восставшая из пепла птица Феникс. Кажется, этот уличный торговец краденым антиквариатом не пострадал при падении, чего нельзя было сказать о журнальном столике, на который он, похоже, приземлился. Две ножки столика подломились, отчего тот стал похож на новорожденного теленка, пытающегося утвердиться на разъезжающихся ногах. Вокруг в изобилии валялись уже упомянутые выше пивные бутылки, среди которых Глеб, приглядевшись, заметил две водочные. Еще на полу подле столика имела место перевернутая пепельница с густой россыпью пепла и смятых окурков. В комнате отвратительно пахло застоявшимся табачным дымом, пролитым пивом, перегаром и немытым телом. Последний запах, несомненно, исходил от Самоката, который был одет в одни линялые серые трусы с ослабшей резинкой.

Все это и еще многое другое из представившейся взору Сиверова картины очень плохо сочеталось с Куинджи, да и вообще с искусством; в данном конкретном случае речь могла идти разве что об искусстве жить не работая. И тем не менее...

– Не ушибся? – заботливо спросил Глеб, делая шаг вперед.

– Н-нет, – промямлил Самокат, еще не успевший, по всей видимости, разобраться, на каком он свете.

– Это мы сейчас поправим, – пообещал Слепой, ухватил Самоката за скользкий жирный загривок, согнул пополам и, хорошенько прицелившись, наладил головой в густо заставленный фарфором и хрусталем древний обшарпанный буфет.

Ошалело мотая головой, Самокат задним ходом выбрался из буфета в водопаде звенящих и дребезжащих осколков. В его сальных кудрях было полно фарфоровой крошки и мелких кусочков стекла; на трясущихся, тронутых нездоровым клубничным румянцем щеках багровели свежие, с иголочки, царапины. Глеб снова шагнул вперед, и Самокат испуганно закрылся скрещенными руками. Сиверов удовлетворенно кивнул: прогресс был налицо.

– Ты чего, мужик?! – сипло выкрикнул Самокат, одним глазом выглядывая из-под локтя. – Ты кто?!

– Хау ду ю ду? – вместо ответа вежливо осведомился Глеб и сверкнул лучезарной "голливудской" улыбкой.