Троянская тайна - Воронин Андрей Николаевич (2007)

Ирина немного поразмыслила и пришла к тому же выводу: думать тут не о чем. Джоконд на свете – пруд пруди. В альбомах с репродукциями, в школьных учебниках, на обложках книг и журналов, на майках, на полиэтиленовых пакетах – да где угодно, черт подери! Сколько россиян были в Париже и почтили своим визитом Лувр? Сотни? Тысячи? Десятки тысяч? А сколько из оставшихся сотен миллионов, которые никогда не были во Франции и никогда туда не попадут, не видели странной улыбки Моны Лизы? Единицы! Ну, пускай десятки, хотя это уже маловероятно...

Вот и получается, что Джоконд, пускай себе и отпечатанных на современном цветном принтере без каких бы то ни было мук творчества, на свете хоть отбавляй. А отец у человека всегда один. И неважно, кто он – профессор и знаменитый на весь мир искусствовед или водитель автобуса. Ни одна картина в мире не стоит человеческой жизни.

Это был совершенно не искусствоведческий подход к решению вопроса, но Ирина интуитивно чувствовала, что он единственно верный. А как иначе? Пожертвовать за великую картину собственной жизнью – это сколько угодно. Люди жертвовали жизнями и за меньшее, вообще ни за что, за бред собачий вроде победы мировой революции. Так что свою жизнь при случае отдать можно. Но чужую?!

– Я думаю, – сказала она, – что искусствоведы в подобных случаях должны вести себя как все нормальные люди.

– Это сильно упрощает дело, – сказал Сиверов. – Итак, мотив преступления налицо. И не говорите мне про реставрацию панорамы. Вы думаете, денег, полученных за эту работу, могло хватить на серьезную операцию в Германии? Да нет, конечно! Деньги пришли из другого источника, это была плата за работу по созданию копии "Явления...". А панорама...

– Боже мой! – ахнула Ирина. – Место! Как раз то, о чем мы говорили!

– Идеальное место, – подтвердил Глеб. – Особенно если устроиться так, чтобы тебе не надоедали ежедневными инспекциями. Тогда там можно написать конец света в натуральную величину... Помните, как у Хемингуэя?

– Орден все равно не дадут, – невпопад заметил Федор Филиппович. – Ну, может, медаль хотя бы...

– Памятную, – подсказал Сиверов. – "Сорок лет службы во внутренних органах".

– За сорок лет, – заметила Ирина, – внутренние органы способны переварить стальную подкову. Я, конечно, имею в виду нормальные, человеческие внутренние органы.

– Наши внутренние органы не имеют ничего общего с кишечником, – строго объявил окончательно развеселившийся по случаю Ирининой победы Сиверов, – хотя бы потому, что работают не в пример хуже. Нормальный человек с такими внутренними органами сдох бы в страшных муках от элементарного запора. Это во-первых. А во-вторых, Федор Филиппович – это вам не какая-нибудь мелкобуржуазная подкова. Стойкий, закаленный в сражениях боец, истинный ариец...

– Ты вроде не пил, – заметил Федор Филиппович.

– Я хотел сказать, мариец, – поправился Глеб. – Что, тоже не так? На вас не угодишь... Но это неважно. Важно, что дело в шляпе. Сейчас я съезжу в панораму и возьму у них список этих реставраторов...

– Поздно уже, – ворчливо заметил Потапчук и неожиданно добавил: – А жаль.

– Вам тоже? – обрадовался Глеб. – А вам, Ирина Константиновна?

– Зовите меня Ириной, – великодушно откликнулась она. – Да, мне тоже немного жаль. И кстати, я приглашаю вас двоих на свой день рождения.

– Ах да, – сказал Сиверов, как будто ему напомнили о чем-то хорошо известном, но временно забытом на фоне иных, более важных дел. – Послезавтра, в... во сколько?

Ирине удалось сдержаться и не спросить, откуда он знает про ее день рождения. В конце концов, он был чекист, и этим было все сказано.

Глава 15