Троянская тайна - Воронин Андрей Николаевич (2007)

Андронов задумчиво пожевал верхнюю губу, вздохнул и покачал головой.

– У меня принцип, – сказал он, – никогда не приобретать картин с сомнительным происхождением, не говоря уж о картинах краденых. Так мне, знаете ли, спокойнее, да и совесть чиста. Никоим образом не желая вас обидеть, я вынужден тем не менее отказаться.

– Без обид, – уверил его гость. – Предложу кому-нибудь другому. В конце концов, задвину какому-нибудь фирмачу, они от русской старины просто с ума сходят, любые бабки отвалить готовы.

– Минуточку, минуточку! – забеспокоился профессор. – Что значит "фирмачу"? Вы имеете в виду иностранца?

– Ну, натурально, кого ж еще-то?

– Ну нет, этого я вам не позволю! Не надо торопиться, молодой человек. Неужели вы не понимаете, что это наше культурное наследие? Допустим, вы от этого далеки, но поверьте мне на слово, нельзя этого делать! Вам все это не нужно, но откуда вы знаете, вдруг вашим внукам понадобится?

– Внуки, Константин Ильич, это теория, – возразил гость, делая шаг к столу с явным намерением забрать холст. – А недостаток финансовых средств – практика. Суровая, так сказать, действительность. Так, говорите, картина подлинная?

– Подлинная, подлинная, – взволнованно ответил профессор, загораживая собой стол. – Да постойте же! Я ведь не предлагаю вам оставить ее себе на вечное хранение! Сейчас я свяжусь с музеями, узнаю, кто может вам больше заплатить...

– Ну откуда у музеев такие бабки? – пренебрежительно произнес гость и потянулся к столу. – Дайте-ка...

Он отодвинул профессора локтем – небрежно, как очутившийся на дороге неодушевленный предмет, и взялся за уголок холста. Доктор искусствоведения Андронов давно отвык от подобного обращения и растерялся от неожиданности. Впрочем, он быстро оправился – дал себя знать характер, когда-то погнавший подающего надежды художника в окопы.

– Да как вы смеете?! – вспылил Константин Ильич. – Что вы себе позволяете?!

– А что я себе позволяю? – ненатурально изумился гость, деловито и небрежно сворачивая бесценный холст в трубку, как какой-нибудь плакат с фотографией звезды шоу-бизнеса. – Картина моя, так? Захочу – продам, захочу – в сортире повешу, а захочу – так и вовсе с кашей съем. Личная собственность, понял? Ну и отвали, старик, припарил уже!

– Что?! – опешил Андронов.

– Достал, говорю, придурок, – с ленивой наглостью опытного гопника, обирающего в темной подворотне беззащитную жертву, ответил посетитель.

Он менялся прямо на глазах, с явным облегчением сбрасывая с себя опостылевшую маску робкой вежливости, но ослепленный внезапно вспыхнувшим гневом профессор этого не замечал.

– Ах ты мерзавец! – выкрикнул он, неожиданно сорвавшись на фальцет. – Да я тебе сейчас всю морду побью!

С ним случился один из тех редких припадков безудержного гнева, которых так боялись многочисленные поколения студентов. Многие из них стали маститыми живописцами и искусствоведами отчасти благодаря этим вспышкам, во время которых Константин Ильич превращался в громовержца. Увы, в данный момент перед профессором Андроновым стоял вовсе не студент; честно говоря, позой и в особенности выражением лица посетитель сейчас больше всего напоминал профессионального костолома, остановившегося на пороге сырого застенка и прикидывающего, с чего ему начать – с дыбы или с иголок под ногти?