Мент - Константинов Андрей Дмитриевич

— Да, — сказал он серьезно, — хулевые… У тебя кто следак-то?

— А? Следак-то? Лебедев Дмитрий Владимирович.

— О-о! Это звездец! — покачал головой Сашка, нахмурился.

— Почему? — напряженно спросил Сергеев — Почему это звездец?

— Я Лебедева знаю, — ответил Сашка, — этот, пока человека не сожрет, не успокоится. Ему все равно: виновный-безвинный… одна дорога — в зону.

Никакого Лебедева Сашка не знал, врал напропалую. И вся камера понимала, что врет, а поддержали… Зла в этом не было. Было только желание поозорничать.

— Так я же… — начал Иван Палыч, — я же не только не убивал, я даже…

— А это без разницы, — оборвал его Сашка. — Ща он на твоего Витюшу нажмет, Витюша даст показания на тебя. И — все. Двое — значит группа, по предварительному сговору… с целью ограбления. Расстрельное дело!

— Запросто могут под расстрел подвести, — сказал опер-бэх серьезно.

— Па-пачему под расстрел? — спросил Иван Палыч. За минуту всего он посерел и стал как будто еще старше.

— По кочану! Ты чего такой непонятливый, дед? Группа. Сговор. Убийство. А инициатор — ты. Тебе и вышку.

— Да почему же я-то? — почти выкрикнул Сергеев.

— Ну, интересно… Тебе же Витюша-то в сыновья годится. Кто поверит, что он — сопляк — тебя подбил? А? То-то… любой судья решит: кто старший, тот и заводила.

Обрабатывали старика минут двадцать. С примерами из уголовной практики, настоящими и вымышленными, со ссылками на жестокость, подлость и коварство никому не известного следователя прокуратуры Лебедева. Наивный Иван Палыч все принимал за чистую монету. И даже когда мрачный и не участвовавший в игре Игорь сказал:

— Да не слушай ты их, балаболов, Иван Палыч… шутят они так, — даже тогда старик не поверил.

— Шутят, — горько произнес он. — Шутят, а мне не до шуток… Что же теперь делать-то?

Зверев пожал плечами: мол, что теперь делать? Теперь уж ничего не поделаешь.

— Да ты, Иван Палыч, не переживай… в смысле расстрела-то. Навряд ли расстреляют. Скорее всего, пятнаху накрутят. А отсидишь и того меньше — через двенадцать лет выйдешь. Или даже через десять.

Старик сидел, опустив глаза. Нетронутая кружка с чаем давно остыла.

— Как же так? — сказал он. — Хоть и десять лет… ни за что!

— Да брось, Палыч… Всякое в жизни бывает. Десять-то лет — пустяк по сравнению с расстрелом. Отсидишь — вернешься к своей старухе.

— Она не доживет, — сказал Сергеев, — инвалид она у меня… больная.

— Да прекратите вы! — раздраженно произнес Игорь. — Не слушай их, Палыч. Ты уже завтра на воле будешь, дома.

— Нет, Игорь, — покачал головой старшина. — Мне, видать, отсюда уже не выйти… засудят к черту.

Майор матюгнулся и полез на верхнюю шконку — курить. А Иван Палыч посмотрел на Зверева и спросил:

— Как думаешь, Саша, может, мне сознаться?

— В чем? — спросил Зверев.

— Ну… в убийстве этом. Чистосердечное признание сделать. Говорят — облегчает.

Вот тут грохнула хохотом вся камера, даже Игорь на верхней шконке засмеялся. Они хохотали, а Иван Павлович Сергеев смотрел на них большими непонимающими глазами.

— Дед, — сказал наконец Зверев, отсмеявшись, — дед, если ты сознаешься, твоего Лебедева удар хватит. А прокурор с ума сойдет!

— Так мне что — не сознаваться? Отрицать свою вину-то?

Объяснять старику, что мы пошутили, пришлось долго. Дольше, чем запугивать. Старшина сомневался, считал сначала, что его успокаивают. Кажется, он так и не уверился до конца… ночью не спал, ворочался.

На следующий день его освободили.

— Сергеев! — крикнул контролер в кормушку.

— Я, — вскинулся ветеран.

— Через полчаса на выход с вещами.

— А… куда меня?

— На кудыкину гору. Через полчаса… понял?

Старик засуетился, встревожился.

— Домой идешь, Палыч, домой, — подбодрил его Игорь.

Перед уходом Иван Палыч пожал всем руки. Он уходил на свободу.