Мент - Константинов Андрей Дмитриевич

— Фамилия? — выкатывая глаза, строго спросил прокурор.

— Зверев, — сказал директор. — Александр Андреевич Зверев.

— Я им, блядям, хвоста накручу… мало не покажется.

— Да, ты уж разберись там, пожалуйста, Ваня… Осетринки?

…В тринадцатой прокурор затребовал личные дела злостных нарушителей, находящихся в ПКТ. Произвольно отложил пять папок. Четвертой лежала папочка Зверева, племянника большого человека из министерства.

Дорогой, изящный, высокоточный хронометр «Омега» на руке прапорщика Кускова шел как… как хронометр! Прапорщик был очень доволен.

— У вас, Зверев, жалобы есть? — спросил Филипчук, глядя на Зверева глазами в красных прожилках. Ивану Кимовичу хотелось поскорее закончить всю эту рутинную мутоту. Ивану Кимовичу хотелось пива.

— Есть, — ответил Зверев. — Меня необоснованно содержат в ПКТ. Я уже направлял вам жалобу.

— Жалобу… жалобу он направлял. Не вижу, почему вы считаете, что вас содержат необоснованно. Вот — извольте — приговор судьи Мельникова… отказ от работы. А перед этим вы помещались в ШИЗО. Основание — отказ от работы.

— Это не так, гражданин прокурор. Я не отказываюсь от работы. Я согласен на самую тяжелую работу.

— Ничего не пойму. Поясните, Зверев.

— Я отказался только от уборки туалетов. Вы, должно быть, знаете, что в зоне туалеты убирают только опущенные. Меня по-человечески это оскорбляет… На любую другую работу я пойду.

— Опущенные, Зверев, не юридическое понятие, — сказал Филипчук строго. — Идите. Ответ на свою жалобу вы получите в установленном порядке.

Зверев вышел с нехорошим чувством. Похоже, что письмо все-таки до Галкина не дошло. Эта пропитая прокурорская рожа даже и не попробовала вникнуть… Зверев ошибался. Когда дверь за ним закрылась, Филипчук, не глядя на заместителя начальника по воспитательной работе, сказал:

— Вы что же творите?

— Иван Кимыч…

— Да вы что делаете? Второй месяц мужика в ПКТ держите за то, что у него человеческое достоинство есть? За то, что вместе с петухами сортиры драить отказался? Черт знает что!

— Иван Кимыч, я думаю, вышла ошибка… Этот Зверев…

— Вы это мне бросьте! Бросьте произвол насаждать! Освободить немедленно, я это дело лично беру на контроль!

…Ох, хорошо ходит хронометр «Омега» на руке у прапорщика Кускова.

Осужденный Зверев вышел из ПКТ. Из трех месяцев он отсидел в зоновской крытке тридцать восемь суток.

Сашка подставил апрельскому солнцу бледное лицо и улыбнулся.

Он понимал, что это только начало, что администрация лагеря сильно раздражена… Еще бы — из-за какого-то зэчары упертого чуть под прокурорский пресс не попали! А кому он на хрен нужен, вымогатель этот? С опера, курирующего Зверева, спросили: ты чего, охренел? Чего беспредельничаешь? На кой болт мороженый тебе дался этот Зверев? Филипчук чуть телегу не накатал, еле-еле отговорили за бутылкой… Опохмелился — подобрел. А то бы полный звездец. Прокуратуре палец в рот положи — всю руку до кости обгложут… отписываться устанешь от сволочей сутяжных. Плюнь ты на этого Зверева, Олег. Понял? — Да я что? Меня же питерский следак попросил. — Это, Олег, питерских гребет — пусть они сами и решают. Нам своих заморочек хватает.

Когда через несколько дней в Тагил позвонил следователь Филатов, ему сказали: На хер! Разбирайтесь сами!

— Так вы же обещали помочь!

— Ну, обещали… а теперь на нас надзорный так наехал — караул!

…Зверева вернули в отряд и оставили в покое. Но, чтоб жизнь медом не казалась, направили работать в литейку. В черную литейку. Работа тяжелая, вредная, грязная. Сашка впрягся и тянул эту лямку. Не жаловался, не ныл. Он и по жизни никогда не ныл, а в зоне — тем более. Тут человек на виду, каждый его поступок известен. И как бы ты ни хотел казаться своим, нормальным, но если ты дерьмо — тебя раскусят. Проверено.