Свои я отерла о юбку, и мы бросились к дому. Едва успев добежать до внешней террасы, я увидела в галерее крупную фигуру и услышала мощный голос:

– А где тут моя farfallina?

– Я здесь!

Я побежала еще быстрее. Джоффре не отставал. Папочка схватил меня в объятия. От него исходил запах благовоний, впитавшийся в одежду вместе с соленым потом. Я наслаждалась его близостью, только теперь позволив себе почувствовать, как сильно испугалась днем у наших ворот. Теперь, когда babbo здесь, все будет хорошо. Никто не осмелится помешать нашему счастью.

– Ах, моя девочка!

Он так сильно прижимал меня к себе, что корсет вонзился в мои ребра, и я охнула:

– Ой, папочка, ты меня задушишь!

Он неохотно отпустил меня, нахмурив широкий загорелый лоб. Он никогда не носил головного убора, хотя к шестидесяти одному году растерял почти все волосы и его лысая макушка была покрыта пятнышками, как яйца малиновки. Его темные глаза, несмотря на малый размер, пылали страстью, когда разглядывали меня, словно искали видимые раны.

– Адриана мне все рассказала. Подумать только, что могло случиться… – Он сжал кулаки. – Я бы камня на камне не оставил от этого города, разбил бы его их несчастными головами.

– Пустяки. – Я выдавила улыбку. – Хуан ничего такого не допустил бы.

– Да, я слышал. – Он нахмурился. – Придется возмещать убытки семейке этого мерзавца. А еще придется заверить кардиналов наших общих судов в курии, что мой сын не собирается убивать недовольных направо и налево. Ничего себе тарарам в день моего избрания! Святые угодники, Хуан слишком часто хватается за меч! Не мог он просто прогнать этого бездельника?

– Он защищал нас. – По иронии судьбы мне приходилось выгораживать брата, которого я вовсе не любила. – Этот бездельник оскорбил нашу семью. И уже собирался вытащить нож.

– С ножом против меча у него не было шансов. А оскорбления – всего лишь слова. Мы не можем убивать людей за то, что они нас оскорбляют. – Он сухо рассмеялся. – Если бы за оскорбления убивали, то в этой стране не осталось бы ни одного человека благородных кровей. Большинство из них так или иначе порочили нас в свое время. – Папочка вздохнул. – Но самое главное, ничего серьезного не произошло. Ничего такого, что нельзя было бы уладить двумя-тремя сотнями дукатов.

Я вдруг вспомнила, повернулась и подтолкнула вперед младшего брата:

– Папочка, тут Джоффре. Он весь вечер ждал тебя.

Мой брат поклонился с мучительным тщанием, а на лице отца появилось недовольное выражение.

– Разве тебе давно не пора спать?

– Да, дядя Родриго. – Улыбка сошла с лица Джоффре. – Но Лукреция… Она сказала, мы можем погулять по саду до твоего прихода, а я… я хотел…

– Да? Что ты хотел? Перестань мямлить и говори.

– Я хотел поздравить тебя! – выпалил Джоффре. – А еще хотел спросить, нельзя ли мне теперь жить с Лукрецией. Я очень скучаю по ней, а она говорит, что будет рада обо мне заботиться.

Отец кинул на меня пронзительный взгляд:

– Ты ему это говорила?

– Да. – Я нахмурилась, не понимая, что вызвало его недовольство. – Мы теперь редко видимся, и я подумала, если у меня будет собственное палаццо, то там хватит места…

– Ты неправильно подумала. – Он снова перевел взгляд на Джоффре. – Забудь об этом. Ты еще слишком мал, чтобы покинуть дом матери. Ваноцца этого не допустит. А кроме того, у Лукреции скоро появятся собственные важные обязанности.

Он поднял правую руку, подчеркивая значимость своих слов. В свете факела сверкнул массивный золотой перстень на его среднем пальце, с перекрещенными папскими ключами[21]. Я знала, что когда умирает очередной римский папа, его личное кольцо разламывают и для преемника отливают новое. Папочка, вероятно, был настолько уверен в своем избрании, что приказал изготовить себе кольцо еще до голосования.

Он протянул руку Джоффре, чтобы мальчик поцеловал кольцо.