Разделенные - Нил Шустерман (2012)

– Эй, Аманда! – кричит Старки, когда автомобиль трогается, – если действительно мне сочувствуешь, скажи всем, что я не сломался, когда меня взяли! Скажи им, что я – как Беглец из Акрона.

– Скажу, Старки, – соглашается Аманда. – Обещаю.

Старки почему-то кажется, что к утру она обо всем забудет.

Через двадцать минут автомобиль останавливается у окружной тюрьмы. Никто не входит и не выходит из нее через главный вход, а уж те, кого определили на разборку, и подавно. В тюрьме имеется отделение для несовершеннолетних, а в самом конце отделения – двойная камера, в которую помещают на передержку будущих постояльцев лагерей. Старки не раз бывал в тюрьме для малолеток и отлично понимает: стоит попасть в эту камеру – и все, каюк. Пиши пропало. Даже смертников не охраняют так тщательно.

Но он-то еще не там. Он еще здесь, в машине, ожидает, пока конвоиры отведут его внутрь. Здесь, снаружи, этих дураков-охранников меньше всего, и если уж пытаться бежать, то здесь, по дороге от машины до служебного входа окружной тюрьмы. Пока эти олухи готовятся «проводить» его в камеру, Старки пытается сообразить, есть ли у него шанс. Раз уж даже родители пытались заранее прикинуть, как вести себя в эту ночь, он-то и подавно загодя разработал с десяток безумных планов спасения. Он буквально грезил побегом наяву, но проблема в том, что каждый раз в этих бредовых фантазиях, полных тревоги и страха, его ловили, всадив пулю с транквилизатором, а просыпался он уже на операционном столе. Да, говорят, никого не разбирают на следующий день, но Старки в это не верит. Никто на самом деле не знает, что происходит за стенами заготовительных лагерей, – точнее, тех, кому это известно, уже нет на свете, и поделиться знаниями они не могут.

Конвоиры выводят Старки из машины и встают по обе стороны, крепко схватив его за предплечья. Да, к «проводам» им не привыкать. Тот, что с девичьими губами, держит в свободной руке толстую папку с делом Старки.

– Так что, – спрашивает его Старки, – в этом досье описаны мои увлечения?

– Наверное, – рассеяно соглашается конвоир, явно не придавая значения вопросу.

– Возможно, тебе стоило внимательней его почитать. Там есть кое-что любопытное, – продолжает Старки, ухмыляясь. – Видишь ли, я неплохо владею магией.

– Да что ты? – спрашивает конвоир, иронически улыбаясь в ответ. – Жаль, что ты не умеешь исчезать.

– Кто сказал, что не умею?

С этими словами Старки жестом, достойным самого Гудини, поднимает правую руку, не скованную более наручниками. Они висят на левом запястье. Пока конвоиры таращатся, разинув рты, Старки выхватывает из рукава перочинный нож, которым открыл замок, и полосует лезвием по лицу конвоира с девичьими губами.

Тот вскрикивает. Кровь хлещет ручьем из длинного разреза на щеке.

Коротышка цепенеет – вероятно, впервые за все время, проведенное на службе. Наконец он тянется к кобуре, но Старки уже бежит по темной улице широкими зигзагами, чтобы не дать конвоиру прицелиться.

– Эй! – орет ему вслед коротышка, – Тебе же хуже будет!

Но что они могут с ним сделать? Накажут, прежде чем разобрать? Улица резко сворачивает влево, затем вправо, и все это время Старки бежит вдоль массивной кирпичной стены окружной тюрьмы. Но, в конце концов, свернув в очередной раз, он замечает вдалеке другую улицу. Старки припускает еще быстрее, но, выбежав на улицу, сталкивается нос к носу с коротышкой, который как-то умудрился его опередить. Старки удивлен, но понимает: надо было это предвидеть. Едва ли он первый, кто пытался сбежать отсюда. Наверняка они специально соорудили здесь настоящий лабиринт, чтобы беглецы петляли, теряя время, а конвоиры получали преимущество.

– Все, Старки! Отбегался!

Коротышка хватает Мэйсона за руку и заставляет опустить нож, воинственно потрясая заряженным и готовым к бою пистолетом с усыпляющими пулями.

– На землю, или влеплю тебе пулю в глаз!