— Один раз… — угрюмо отозвался Хамид и, произнеся это с горечью, подумал, что амир прав: если правоверные моджахеды изучают тактику белорусских партизан, то почему этого не могут делать русские спецы?

— Один раз! — зло, накатившее на Хаваджи, сразу после получения доклада о ещё семерых убитых и троих раненых, выплеснувшись в крике, стала понемногу затухать. Он понимал, что часть вины за смерть этих людей лежит и на нём, приказавшем догнать русских во что бы то ни стало. Да, возглавлявший погоню Хамид уже во второй раз прозевал появление спецов. И если первый раз был явный просчёт по времени начала движения и скорости русских, то во второй… — Хаваджи задумался. — Было, было что-то странное в поведении спецов. Что-то странное и вместе с тем не сразу бросающееся в глаза, но оно бесспорно было. Но что? Почему русские вместо того, чтобы использовать свою подготовку и уйти в отрыв, выставили заслон, рискуя ввязаться в губительную для них перестрелку? Может быть, настолько уверовали в своё профессиональное мастерство, что не замечали очевидного — численного превосходства людей Мирзоева? Если да, то это была непростительная ошибка. Можно было не сомневаться в том, что, в конце концов, идущие налегке передовые десятки моджахедов догонят и свяжут спецов боем. А если нет? Возможно, причина была в другом?

Время шло, а Хаваджи всё раздумывал. Вот оно! Удивительно, что столь простое решение не пришло ему в голову сразу. Вот оно, вот причина, по которой русские раз за разом вынуждены выставлять заслоны. Именно вынуждены и никак иначе.

— Хамид! — Мирзоев снова поднёс микрофон к губам. — Сильно не спеши, у русских на руках как минимум один «трёхсотый». И осторожнее, — Хаваджи хотел сказать «у нас и так уже двенадцать трупов», но передумал. Ни к чему в такой час лишний раз напоминать о вечности. Совершенно ни к чему. А русские… русские никуда не денутся, до выхода из леса ещё далеко.

Единственное, что беспокоило Мирзоева — это русская артиллерия, но Шамиль заверил, что её не будет. А Шамиль такими обещаниями не бросался…

— Лечо! — позвал Хаваджи ещё одного своего помощника — Бакриева, и тот не заставил себя ждать с ответом.

— Я внимаю! — Лечо со своими людьми ещё не ввязался в бой и потому мог себе позволить некую поэтичность своих слов.

— Лечо, забирай своих и опереди, обойти русских с тыла. Перекрой им отход.

— Я понял, командор, я понял!

— Давай, Лечо, давай, устроим им огненный капкан! — и уже не в рацию, а так, для себя: «Давай, Лечо, давай»!

Старший прапорщик Ефимов

Итак, пятёрку боевиков мы положили сразу же. Довыденко, Батура и Юдин выхватили кого-то из основной группы.

— Отход! — скомандовал я, даже не пытаясь предпринять какие-то оборонительные действия. Не та позиция, не то расположение группы, не для того задумывался сей манёвр. Весь успех в том, чтобы ужалить и быстро отойти. Но быстро отойти и раствориться за деревьями не получилось, слишком слаженно открыли огонь наши преследователи.

— Прикройте, командир, прикройте! — затрещал микрофон голосом Довыденко.

— Тушин, огонь! — последовала команда, и пулемёт Тушина тут же затарахтел в длинной, захлёбывающейся злобой очереди. Я поднялся на ноги и одним броском переметнулся на противоположную сторону хребта.

— Эдик, отход, всем отход! — заорал я в микрофон, и тут же, не дожидаясь ответа, выпустил длинную очередь в сторону наступающего противника. Надо было отходить как можно быстрее. И хотя до поры до времени моих бойцов прикрывал верх ската, оставаться на месте было чересчур опасно, ведь стоило боевикам сместиться чуть левее, и вся линия нашей обороны простреливалась буквально одной очередью. И потому:

— Отход! Отход! Отход! — как нескончаемое эхо в радиоэфире.

Рядовой Юдин