Россия и Германия. Союзники или враги? - Альфред Мейер, Густав Хильгер

Начало войны и потом революция с национализацией частной собственности и политическим террором резко оборвали узы, связывавшие членов иностранных колоний в России. Правда, советское правительство временно пользовалось услугами многочисленных американских и немецких специалистов в 30-х годах; но очень немногие из этих специалистов пустили корни в Советском Союзе не только из-за скрытой ксенофобии этого режима, но также и потому, что советские представления о человеческом достоинстве, морали и свободе оставались чуждыми для большинства представителей Запада.

В августе 1914 года в самом начале войны я стал жертвой шпиономании, впоследствии охватившей все воюющие страны. Поскольку перед войной я по делам побывал в Германии, меня арестовали по подозрению в шпионаже и выдаче русских военных секретов. Хотя моя фирма сумела предоставить доказательства абсурдности таких обвинений, меня некоторое время продержали в одиночном заключении. И моя молодая и храбрая жена решила лично пойти к страшному начальнику царской тайной полиции в Москве полковнику Мартынову. Так как этот господин для простых смертных был недоступен, она обратилась к московскому начальнику барону Будбергу, чья дочь была ее подругой. Но даже Будберг не смог сделать большего, чем дать моей жене свою визитную карточку вместе с советом, как ее можно лучше всего использовать.

Вооруженная этой карточкой и золотым червонцем, моя жена пришла к дому охранки – достойного, но сравнительно более мягкого и неэффективного предшественника большевистской ЧК. Золотая монета помогла подкупить привратника, который в противном случае просто не взял бы визитную карточку шефа полиции от незнакомой женщины. Спустя несколько секунд моя жена оказалась перед очами полковника Мартынова, который, очевидно, не хотел заставлять начальника полиции ждать в приемной. Когда вместо него он увидел мою жену, он подумал, что она, должно быть, террористка, намеревающаяся лишить его жизни. Поэтому он принял меры предосторожности, вскинув обе руки вверх, а моя жена сделала то же самое, повторив его жест. Когда таким образом взаимное доверие было восстановлено, завязался разговор, который начался с замечания Мартынова, что он мог бы расстрелять меня в двадцать четыре часа. После соответствующей бурной реакции со стороны моей жены беседа закончилась обещанием, что меня отправят в ссылку в одну из отдаленных провинций России. Поэтому у меня была возможность знакомиться в течение двух месяцев с российскими тюрьмами и их заключенными, а также сделать ряд других наблюдений и приобрести опыт, расширивший мое знание страны и ее народа. Я нашел подтверждение многому из того, что я знал ранее лишь по книгам Толстого, Достоевского и других. Психология заключенных российских тюрем, а также отношение населения к ним определялось тем фактом, что русский народ веками жил «в узде», в условиях принуждения и самодержавия (типично западный, германский взгляд на русских. По-настоящему «в узде» жил человек на Западе (отсюда совершенно другое, чем у русских, отношение к законам). У русского человека были варианты, которых в Европе давно уже быть не могло: Дон, Сибирь, в разбойники и т. д. За два месяца русский коренной народ немцу не понять. – Ред.), отчего и родилась идея, что тюрьмы – это возведение в закон человеческих пороков, а их заключенные – жертвы людской несправедливости. Таков менталитет народа, и поэтому священник русской православной церкви включал в свои молитвы «всех заключенных, томящихся в тюрьмах». А по воскресеньям после посещения церкви набожные, добродетельные купчихи в российских провинциальных городах давали заключенным местных тюрем свежеиспеченный белый хлеб. Во время моего пребывания в вологодской тюрьме в сентябре 1914 года я также с благодарностью принимал такие прибавки к моему скудному рациону.