Россия и Германия. Союзники или враги? - Альфред Мейер, Густав Хильгер

Договор в Рапалло не принес с собой какого-то определенного отхода германской внешней политики от ориентации на Запад в направлении твердого альянса с Советской Россией. Напротив, Вальтер Ратенау, министр иностранных дел Германии, продолжал попытки завязать отношения с западными державами даже после Генуэзской конференции; враждебные комментарии, которые договор в Рапалло породил во Франции, увеличили его рвение показать готовность Германии обсудить способы, которыми условия Версаля могли бы быть реально выполнены. Но все напрасно. Французы, по крайней мере явно, не были заинтересованы в переговорах с немцами по поводу какого-либо облегчения бремени репараций. Когда накануне очередного платежа 31 мая 1922 года канцлер Вирт попросил кредит или мораторий на выплаты, ему отказали. Многим тогда казалось, что на самом деле Франция надеется, что Германия не выполнит своих обязательств, тем самым давая предлог для применения суровых санкций. В свою очередь, по этой причине заметно охладели отношения между Францией и Англией. Газета «Известия» от 2 сентября 1922 года дошла до того, что выразила уверенность, что Англии скоро придется искать дружбы с Россией и Германией.

Тем временем в Германии попытки Ратенау и Вирта договориться с Францией подвергались резкой критике с обоих флангов политического спектра. Правая пресса бросала в адрес правительства обвинения в политике умиротворения и предательства. В своем выпуске от 7 июля «Дойче альгемайне цайтунг», рупор промышленной империи Гуго Стиннеса, потребовала, чтобы Германия аннулировала Версальский договор и отказалась от выплаты всех дальнейших репараций. За две недели до этого Ратенау был убит, когда ехал в своей открытой машине по широкой улице на окраине города возле своего дома. Убийцы (ставшие впоследствии героями германского нацизма) были членами тайной террористической организации («Консул». – Ред.), состоявшей главным образом из молодых офицеров и интеллектуалов, неспособных примириться с поражением Германии. Будучи немногочисленными и не имея действенного политического влияния, они тем не менее пользовались молчаливой (и не только) симпатией широких слоев населения – тех самых слоев, которым было суждено стать опорой национал-социализма.

Советское руководство не очень печалилось по поводу гибели человека, являвшегося одним из приверженцев западной ориентации для Германии. Теперь, с его уходом из жизни, устраняется серьезное препятствие на пути широкого развития отношений в духе договора в Рапалло. Однако удовлетворение коммунистических лидеров не было безмятежным. Любая вспышка правого экстремизма не могла не вызывать дурных предчувствий в Москве. Ибо, хотя германская контрреволюция, быть может, и была удобным союзником в борьбе против английского империализма, она также являлась самым ненадежным и опасным пособником, какого могло себе выбрать Советское государство. Поэтому убийство было не только фактором, способным улучшить германо-советские отношения; оно в то же время рассматривалось как предостережение, сигнализирующее, что коммунистическая бдительность должна обостриться. В Германии назревала революционная ситуация, и коммунизм обязан был быть начеку. Таковой и была реакция Москвы на смерть Ратенау. Для того чтобы отвести эту реакцию в иное русло, Вайденфельд, который все еще находился в Москве, делал все, что мог, чтобы представить это убийство как индивидуальный акт незрелых правонарушителей, которому не следует придавать никакого политического значения.