Абсолютная память - Балдаччи Дэвид

На него смотрели отец и мать Дебби Уотсон. Папа был маленьким робким человечком лет сорока пяти, с жидкими усиками над тонкой верхней губой. У него была недоразвитая правая рука, усохшая от локтя. В целом он выглядел так, как будто на него несется грузовой состав.

Мама Дебби непрерывно курила. Пепельница перед ней была набита окурками. Никотин, обедняющий кровь, поглощая из нее кислород, добавил преждевременных морщин вокруг рта и высушил ее лицо, не слишком привлекательное даже в молодости. Предплечья с разбухшими венами потемнели и покрылись пятнами — вероятно, от летнего отдыха в гамаке, замеченном Декером на заднем дворике, между двух деревьев. Мама не выглядела так, будто на нее несется поезд. Она выглядела как человек, из которого высосали всю душу. А через потертый журнальный столик до Декера доносился отчетливый запах спиртного.

Справа от Декера сидела Ланкастер. Она устроилась на диване, как кошка на полочке. Ее лицо было серьезным, деловитым и жестким — с того момента, как Декер показал ей рисунок человека в камуфляже в тетрадке Дебби. Ланкастер с вожделением посматривала на сигарету Бет, будто ожидая разрешения закурить свою.

Они не показали рисунок ни ФБР, ни кому-то другому. Решили пока придержать его у себя. Декер сказал, и Ланкастер согласилась с ним: прежде чем предавать находку огласке, нужно поговорить с родителями. Если набросок не связан с убийствами, незачем причинять семье Дебби лишние мучения. В мире круглосуточных новостей семью Уотсонов разберут по косточкам, перетрясут все грязное белье, и уже неважно, какие потом найдутся оправдания — правда никогда не поднимется выше самого первого электронного цунами.

Декер предварил главный вопрос множеством отступлений. Он дожидался, пока Уотсоны не будут готовы к виду наброска, сделанного их дочерью. Когда пара увидела рисунок, оба вздрогнули, а потом замерли, как будто их казнили на электрическом стуле.

Декер видел обоих очерченными кремово-белым. Для него смерть была синей, а белый олицетворял отчаяние. Целый год после убийства семьи он видел себя в зеркале белейшим из белых мужчин всего мира.

— Как вы полагаете, почему Дебби нарисовала эту картинку? — негромко спросил Амос и указал пальцем сначала на фигуру в камуфляже, потом на сердце. — Она с кем-нибудь встречалась? — добавил он.

Сердце указывало на такую возможность. Даже в двадцать первом веке сердце, нарисованное девушкой рядом с изображением мужчины, скорее всего, означает то же самое, что и в прежние времена.

Джордж Уотсон покачал головой, усы вздрогнули вместе со всем остальным. Высохшая рука качнулась у бока. Декер задумался, сколько насмешек, связанных с этим физическим недостатком, пришлось пережить мужчине. Должно быть, это уродство во многом определило его жизнь, но не само по себе, а жестокостью, которую временами проявляют люди и весь мир.

Бет Уотсон не качала головой. Она чуть кивнула, и Декер с Ланкастер тут же сосредоточились на ней.

— Кто он? — спросила Мэри.

— Не знаю, — запинаясь, произнесла Бет. — В смысле, она никогда не приводила кого-то домой, чтобы мы об этом не знали.

— Нас интересует каждый, кого она могла привести домой, — сказал Декер.

— Нет, я хочу сказать, это были мальчишки. Вы говорили, тот человек крупный. В газете сказано, шесть и два, и двести с лишним фунтов веса. Дебби никогда не приводила домой мальчиков выше ее отца.

Джордж откашлялся и горько сказал:

— Во мне даже нет пяти и восьми. В шестнадцать рванул вверх — и больше уже не рос.

Мужчина умолк. Казалось, он растерян и даже немного потрясен тем, что говорит о таких банальных вещах перед лицом ужасной трагедии.

— И они все были из школы. Один из них тоже погиб. Как моя бедная Дебби, — заговорила мать.

— Кто именно? — уточнила Ланкастер, нацелив ручку в блокнот.