День мертвых - Майкл Грубер (2013)

– Да, совершенно верно, – подтвердил Мардер, – и развею ваши сомнения, если они есть: в том маловероятном случае, если я останусь жив, фонд все равно будет учрежден по всей форме. Надеюсь, вы позволите мне прожить здесь остаток дней в качестве гостя, но можете и вышвырнуть на улицу. Решать вам. И да, чуть не забыл: нам придется поручить Пепе Эспиносе, чтобы она доставила эти документы в безопасное место, заверила их и рассказала о нас миру. Возлагаю свои надежды на то, что снятые ею кадры и всеобщая огласка вынудят правительство выполнить свой долг и защитить нас от этих бандитов.

Говоря это, Мардер смотрел в объектив камеры.

Прощаясь, оба нервничали; пылкого, слезного расставания не хотелось никому. Она обняла его и сухо чмокнула в обе щеки, словно он был коллега-chilango, а не любовник.

– Не умирай, Мардер, – сказала она. – Никогда себя не прощу, если тебя убьют.

– Тебя это тоже касается. Как думаешь, доберешься?

– Разумеется. Обогну мыс, переплыву устье, а там уже и огни Плайя-Диаманте покажутся. Тут не то чтобы глушь.

– Я, вообще-то, про хищников в человеческом обличье.

– Ну, женщину на байдарке они цеплять и не подумают. Просто буду улыбаться и говорить на ломаном испанском, с акцентом гринги. Все со мной будет хорошо.

– Обязательно. Ты станешь знаменитой тележурналисткой. Осуществишь заветную мечту.

Она устроилась в байдарке, оттолкнулась от причала и развернула лодку вокруг оси, чтобы Мардер убедился в ее сноровке.

– А нашлось ли в этих хитрых схемах место и для Мардера? Откроется ли нам и его заветная мечта?

– Что ж, я хочу вернуть дочь. Пока что хватит и этого. А потом буду рад любым новостям. – Он помахал ей рукой. – Vaya con Dios, corazón mío[160], – добавил он и зашагал по причалу прочь.

21

Кармел Мардер в громыхающем темном багажнике пыталась удержаться от истерики. Это ей не удалось, и она закричала – точнее, замычала, как животное, потому что рот у нее был заклеен. Обильно текущие слезы и сопли пропитывали грубую ткань мешка, накинутого ей на голову. Не помня себя от ужаса, она бормотала проклятия – проклинала мать за то, что умерла так глупо, отца за то, что свихнулся и приехал в это отвратительное место, проклинала Мексику и саму себя – за гордыню, за беспредельный идиотизм своей жертвы.

Постепенно она устала и погрузилась в такое глубокое отчаяние, что оно казалось спокойствием. «Я и вправду беспомощна, – подумала она, – но вообще-то, была беспомощной и раньше. Может, страсть к контролю, которой я жила, ничего и не значит. Может, то была иллюзия, а это реальность: все мы беспомощны и зависим от других, такова человеческая доля; судьба настигает нас там и тогда, где захочет». Из недр ее памяти выплыл образ отца – такой отчетливый, будто все случилось вчера, а не давным-давно. Только-только умерла ее бабушка, в церкви служили заупокойную мессу с открытым гробом. Кармел было десять лет, и она вместе с отцом стояла перед телом. Люди вокруг плакали, а вот отец – нет, и ей хотелось знать почему. Еще ей хотелось знать, куда же это ушла бабушка, но спрашивать она не стала. Даже в десять вся эта небесная механика казалась ей нелепой. Ее умишко бежал этих тайн; она уже была инженером. То, что сказал тогда отец, теперь так ясно прозвучало в грохочущем мраке, словно он говорил ей прямо в ухо: «Мне грустно, потому что я ее любил и больше не увижу, но я все-таки верю, что она до сих пор существует, и она тоже в это верила. Она сейчас со мной, точно так же, как и ты, только невидимая. Я ее чувствую. Вот почему любовь сильнее смерти».