Требуются доказательства. Бренна земная плоть (сборник) - Николас Блейк (1936)

Впоследствии, в тех редких случаях, когда Найджела удавалось заставить воспроизвести фантастическую и парадоксальную историю «Убийств в Чэтеме», как окрестили ее газеты, он обычно говорил, что решили задачу профессор-античник и один драматург XVII века. Верно это или нет – а всякий, кому хватит терпения дочитать эту книгу до конца, наверное, склонится к мысли, что и сам Найджел Стрейнджуэйс внес немалый вклад в раскрытие тайны, – но подобное утверждение всегда становилось уместно-загадочным началом его повествования об этом на редкость загадочном случае. Но когда Найджел проснулся утром 28 декабря, ничто еще не свидетельствовало о близком завершении расследования. Утро было из тех, когда мир, кажется, горестно оплакивает первородный грех человека, а сам человек угрюмо и стыдливо всматривается в зеркало для бритья и спрашивает себя, не лучше ли было бы для всех замешанных в деле просто перерезать себе сонную артерию. Серое небо нависло над Чэтемским парком похмельной, как после какого-нибудь олимпийского пира, пеленой. Близлежащие холмы окутались туманом, а в саду листья вечнозеленых растений то клонились к земле под тяжестью дождевых капель, то снова распрямлялись – все это напоминало стук пишущей машинки, к которой прикасаются невидимые пальцы какого-то неумехи. Иеремия Пегрум, чувствовавший, вне всякого сомнения, что погода в достаточной степени отклоняется от нормы, чтобы оправдать выход из своей хибары, лениво обходил, перекинув сумку через плечо, клумбы, с выражением лица, которое бы сделало честь его тезке-иудею. По ходу бритья в сознании Найджела медленно и беспорядочно кружились события последних трех дней, и он все больше и больше убеждался, что они не примут завершенной формы, пока не прояснится положение ключевой фигуры. А ею является Фергюс О’Брайан, и до тех пор, пока он не узнает о нем гораздо больше, чем знает сейчас, так и будет топтаться на месте, напоминая человека, пытающегося отпереть незнакомую дверь в кромешной тьме. Разумеется, больше других могла бы поведать о нем Джорджия. Если захочет, конечно. Беда в том, что если брать каждую из граней совершенных преступлений по отдельности, взгляд неизменно обращается к Джорджии Кавендиш. Но фигура Джорджии, так сказать, как целое, просто не совмещается с преступлением, опять-таки как целым. «Но из всей этой чистой абракадабры, – говорил себе Найджел, – следует только одно: Джорджия мне нравится, и я скорее отвергну любые, даже очень вероятные предположения, нежели выдвину обвинение против нее». Так или иначе, откровенный разговор с Джорджией – это первый пункт программы. Если она невиновна, таиться не будет и много чего расскажет об О’Брайане; в противном случае начнет вилять и противоречить себе, и это бросит густую тень и на нее самое.

В столовой оказался один только Филипп Старлинг. Он сосредоточенно изучал тост с выражением вопиющей брезгливости, какую у него обычно вызывали сочинения какого-нибудь бездарного студента.

– Это не тост, – заявил он, размахивая им прямо перед носом у Найджела, – это позор. Такими в колледже кормят; мои коллеги настолько увлечены высокой критикой, проблемами бухманизма[50] либо какими-нибудь еще столь же дикими формами интеллектуального самоубийства, что совершенно не обращают внимания на обыкновенный житейский комфорт. Но в частном доме, где, вообще говоря, кормят весьма прилично, можно ожидать чего-то посвежее.

Высказавшись подобным образом, он густо намазал заклейменный тост мармеладом и с явным облегчением проглотил его.

– Быть может, эти последние события выбили наших кухарок из колеи, – предположил Найджел.