Дюна. Первая трилогия - Фрэнк Герберт (1965)

Пол посмотрел на детектор близости на полу, чьи циферблаты подсвечивались в темноте зеленоватым светом люминофорных трубок.

– Скоро ночь, – проговорила мать. – Может быть, поднимешь противосолнечные экраны?

Только теперь Пол понял, что уже некоторое время она дышит по-иному, не так, как во сне, – значит, молча лежала во тьме, пока не убедилась, что он проснулся.

– Экраны здесь ни при чем, – отозвался он. – Была буря. Палатку занесло песком. Скоро я ее раскопаю.

– Значит, Дункан не прилетел.

– Нет.

Пол рассеянно потер герцогский перстень (он носил отцовский знак на большом пальце – великоват), и вдруг его охватила дрожь яростной ненависти к этой планете, к самой ее сущности. Эта планета помогла убить его отца.

– Я слышала, как началась буря, – сказала Джессика.

Бессодержательность ее слов помогла Полу немного успокоиться. Он вспомнил начало бури – он наблюдал его сквозь прозрачную стенку палатки. Сначала, будто холодный дождь, застучали песчинки по поверхности котловины, зазмеились песчаные вихорьки по земле, потом от них замутилось небо, стеной упал песчаный ливень. Он увидел, как меняется форма каменного шпиля напротив – стремительный порыв бури в одно мгновение засыпал его, превратив в низкий желтоватый курган. Ворвавшись в котловину, песок затянул небо тускло-бурым пологом – а затем палатку засыпало, и настала темнота.

Опорные дуги палатки скрипнули, приняв на себя вес песка, затем наступила тишина, нарушаемая лишь глухими свистящими вздохами помпы шноркеля, подававшего воздух с поверхности в диститент.

– Попробуй опять приемник, – предложила Джессика.

– Бесполезно, – ответил Пол.

Он нащупал водяную трубку, удерживаемую зажимом у воротника, глотнул теплой воды и подумал, что теперь начинается по-настоящему арракийская жизнь. Жизнь, зависящая от восстановленной воды, собранной из выделений тела… вода была совершенно безвкусной, но смягчила пересохшее горло.

Джессика услышала, как он пьет, почувствовала, как липнет к коже скользкая ткань дистикомба, но не поддалась своей жажде. Признать ее – значило окончательно проснуться к суровой реальности Арракиса, где приходится беречь каждую каплю влаги, собирать ничтожное количество конденсата в водяные карманы диститента и жалеть о каждом выдохе в открытый воздух…

Насколько легче было бы вновь ускользнуть от реальности в сон!..

Но сегодня днем она видела иной сон… до сих пор, вспоминая его, она вздрагивала. Ей снилось, что она подставляет руки струящемуся песку, а песок сыплется, сыплется и заносит начерченное на песке имя: Герцог Лето Атрейдес. Она хочет поправить имя, но не успевает – первую букву засыпает прежде, чем она прочерчивает последнюю.

И песок все течет, все сыплется…

Сон завершился плачем-причитанием, который становился все громче и громче. Странный плач: какая-то часть разума осознавала, что это ее собственный голос – но детский, почти младенческий. От нее уходила какая-то женщина, чьи черты ускользали из памяти.

«Моя неизвестная мать, – поняла Джессика. – Та сестра Бене Гессерит, которая выносила меня и отдала меня Ордену – потому что так ей приказали. Интересно, радовалась ли она, что отделалась от харконненского ребенка?..»

– Их слабое место – Пряность, – проговорил Пол. – По ней и надо бить.

«Как он может сейчас думать об атаке?» – поразилась она.

– Здесь вся планета – сплошной склад Пряности, – возразила она. – Как здесь бить, куда?

Было слышно, как он завозился, потянул к себе по полу рюкзак.

– На Каладане это была власть на море и в воздухе – сила воздуха и сила моря. Здесь это должна быть власть в Пустыне и сила Пустыни. И ключ к ней – фримены.

Последние слова донеслись уже от сфинктерного клапана входа. Тренированное ухо Бене Гессерит услышало в его голосе горечь, направленную против матери.