Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих - Джорджо Вазари (1550)

Браманте сделал тогда два окна из травертина в папском дворце, в зале, что перед капеллой, украшенной ныне сводами Антонио да Сангалло и чудесной лепниной, выполненной руками флорентийца Перино дель Вага. Витражи для этих окон и были сделаны мастером Клавдием и Гульельмо, но позднее, при осаде Рима, они были разбиты для использования свинцовых оправ на пули для аркебузов, а были они несомненно дивными. Помимо этого бесчисленное их множество сделали они для папских покоев, но и с ними стряслось то же, что и с двумя первыми, и ныне только и можно увидеть один-единственный в зале с рафаэлевским пожаром, что под башней Борджа; на этом витраже изображены ангелы, несущие герб Льва X. Два витража сделали они и в церкви Санта Мариа дель Пополо в задней капелле Богоматери, с историями из ее жизни, – работы этого мастера, удостоившиеся величайшего одобрения и доставившие ему не только известность и славу, но и жизненное благополучие.

Однако мастер Клавдий был весьма беспорядочен в еде и питье, как у этого народа принято (а в римском воздухе это вещь губительная), и занемог он горячкой такой жестокой, что через шесть дней отошел к иной жизни. Оставшись, таким образом, одиноким и как бы покинутым своим товарищем, Гульельмо уже самостоятельно расписал витраж Санта Мариа дель Анима, немецкой церкви в Риме. И это стало причиной того, что Сильвио, кардинал кортонский, предложил ему заказ и договорился с ним, чтобы он на его родине в Кортоне выполнил несколько витражей и других работ. И потому он увез его с собой на жительство в Кортону, и первой его там работой был фасад его дома, выходивший на площадь и расписанный им светотенью с изображениями Кортона и других первых основателей города. После чего кардинал, убедившись в том, что Гульельмо и мастер в своем деле наилучший, и человек не в меньшей степени хороший, заказал ему в кортонской приходской церкви витраж для главной капеллы, где тот изобразил Рождество Христово и Поклонение волхвов.

Гульельмо был остроумен, талантлив и весьма опытен в изготовлении витражей, в особенности же в распределении красок таким образом, чтобы передние фигуры были светлыми, а более дальние становились постепенно более темными, и в этом отношении был он редкостным и поистине превосходным мастером.

При расцветке же их он проявлял самый лучший вкус, и фигуры у него были настолько подчинены целому, что они постепенно удалялись так, что не сливались ни с архитектурой, ни с пейзажем и казались написанными на доске или же, скорее, казались рельефными. При выполнении историй с богатыми и удачно распределенными композициями он обнаруживал изобретательность и разнообразие и так упростил способ выполнения картин из кусков стекла, что людям, не владевшим его опытом и сноровкой, оно казалось, да и в самом деле было, делом труднейшим.

Рисунки для своих росписей по стеклу он изготовлял с таким правильным расчетом и в таком порядке, что свинцовые и железные спайки, пересекавшие их в тех или иных местах, приходились у него на сочленения фигур и на складки тканей и были не только незаметны, но придавали всему такое изящество, что не сделаешь и кистью – так умел он обращать нужду в добродетель. Для наложения теней на стекла перед обработкой их огнем Гульельмо пользовался всего двумя сортами красок: одной – из железных стружек и другой – из медных. Первой, железной и черной, он оттенял одежду, волосы и архитектуру, а второй (а именно медной, дающей каштановый цвет) – тела. Часто пользовался он и твердым камнем, который выписывают из Фландрии и Франции и называют ныне аматитный камень. Он красного цвета и часто применяется для полировки золота: сначала его толкут в бронзовой ступке, а затем растирают железом на медном или латунном листе; смешанный с камедью, он на стекле выглядит божественно.