Последняя принцесса Индии - Мишель Моран (2015)

Мне сейчас полагалась быть на кухне и следить за огнем.

– Вода еще не нагрелась, дади-джи. Я лишь…

Она отвесила мне пощечину.

– Разве ты не знаешь, что происходит в доме?

– Мама рожает.

Я закусила дрожащую губу, чтобы не выдать своего волнения. Джи – это признак уважения. Мы добавляем его к имени всякого, кто старше нас.

– Сейчас я кое-что расскажу тебе о родах, бети, чего ты не можешь узнать из книжек, которые читает с тобой мой сын.

Бабушка не понимала, зачем отцу терять время на то, чтобы обучать дочь. Британцы принесли с собой также и перемены к лучшему. Например, они запретили убивать новорожденных девочек. В то время, когда я родилась, убийство новорожденных девочек еще было довольно распространенным явлением. Теперь вы имеете представление, как относились к таким, как я. Даже сейчас рождение сына отмечают танцами под музыку, а бедным раздают сласти. После рождения дочери в доме царит тяжелая, словно одеяло, тишина. Никто не радуется. Нет повода радоваться. Все стараются помалкивать. Какой смысл радоваться рождению той, которую надо кормить, одевать и учить лишь для того, чтобы с ее замужеством весь труд и деньги уплыли из дома?

Нельзя сказать, что дочерей никто не любит, но после рождения дочери отец вынужден сразу же начинать копить деньги, ибо лет через девять-десять ей понадобится приданое. Матери же приходится свыкаться с мыслью, что после того, как будущий муж увезет их дочь в свою деревню, она рискует больше никогда не увидеть ее.

Я подозреваю, что после моего рождения бабушка предложила воспользоваться опием. Так чаще всего избавлялись от ненужной обузы. А когда соседи спрашивали, что сталось с новорожденной, чьи крики они слышали прошлой ночью, им отвечали, что ее забрали волки. Когда я была маленькой, многих новорожденных девочек в Барва-Сагаре «забрали волки». Пожалуй, не одно животное должно было бы умереть за это время от хронического переедания.

Когда бабушка сказала мне: «Сейчас я кое-что расскажу тебе о родах, бети», – то это было сделано не из желания расширить мой кругозор. Бабка хотела лишь напомнить, сколько неприятностей я, бесполезная девчонка, в свое время принесла матери. Свет, льющийся из окна, подчеркивал высокие скулы, длинный нос и тонкую шею бабки. Мне она напоминала птицу, которую я видела на озере позади крепости Барва-Сагар. Папа сказал мне, что это лебедь. Лебеди умеют плавать, не замочив своих перьев. Именно так бабушка поступала всю свою жизнь: плыла по дому, ко всему равнодушная. Ее не трогали ни мои слезы, ни крики моей мамы, доносившиеся из дальней комнаты дома.

– Родить ребенка – тяжкий труд. Опаснее путешествия ни одна из женщин в своей жизни не предпринимает, – начала бабка. – Твоя мать там с повитухой, но лучше бы за нее сейчас молился жрец. Я сама рожала два дня. Ты знаешь, что это значит?

Это не было вопросом. Просто полагалось отрицательно покачать головой, что я и сделала.

– Два дня я ничего не ела и не пила. Двери и ставни на окнах были закрыты. Я страдала, словно животное, пока мне не стало казаться, что даже богиня Шешти[17] меня покинула.

Я поняла, что бабушка говорит правду. Я видела, как пришла повитуха. Я слышала, как она приказывала не впускать в комнату с роженицей ни солнечного света, ни свежего воздуха. Когда я подумала о маме, на мои глаза навернулись слезы.

– Ты меня слушаешь? – властно спросила бабушка.

– Да, дади-джи. А как же вода?

Она тоже взглянула на горшок.

– Чего ты здесь стоишь? Быстрее неси!

Я сняла горшок с кипящей водой с раскаленных камней и последовала за бабушкой по проходу. Полы в доме были сложены из саманных кирпичей, а стены побелены известью. Красивым дом назвать было нельзя, но в нем имелось несколько комнат, и мы никогда не испытывали недостатка в пище.