Гамбит Королевы - Элизабет Фримантл (2014)

Иногда Дот думает: что бывает с людьми после того, как они умирают? Мысли о смерти слишком большие и тяжелые; они не помещаются у нее в голове. Где находится рай и почему не видно ангелов и херувимов на облаках? Как трудно верить, когда нет доказательств! Вот что, наверное, называется «истинной верой». И если она будет хорошей – а она старается быть хорошей, – она попадет в рай. А если она не будет хорошей… Дот думает и об аде: в самом ли деле там огненное озеро и как оно горит; больно ли гореть в нем и можно ли привыкнуть к адскому пламени? Как-то она довольно сильно обожгла палец, и он нарывал. Она будет хорошей. Трудно сказать, что хорошо, когда одни говорят одно, а другие – другое, и все думают, что они правы.

Когда Дот была маленькая и жила в родительском доме, все было проще.

Если сделаешь что-нибудь плохое, если у тебя недобрые мысли или ты украла сушеную фигу с тележки торговца, когда он отвернулся, ты должна во всем признаться; тебя заставят прочитать молитвы, «Отче наш» и «Богородице Дево, радуйся» – и все, твой грех будет прощен. Богачи, которые согрешили, могли купить у папы индульгенцию и искупить даже самые тяжелые грехи. Она знала, что никогда не совершит тяжкий грех, потому что грех будет с ней навечно, ведь индульгенция ей не по карману. Так было с братом их соседа в Стэнстед-Эбботс, Тед Элдрич убил человека в драке, он точно знал, что попадет в ад, – и все. Одни до сих пор верят в рай и ад, а другие нет; они говорят, что будут носить с собой все свои грехи до Страшного суда. Так считают леди Латимер и Мег, хотя и не говорят об этом вслух. Если лорд Латимер придерживался старой веры, значит ли это, что он попал в ад? Вслух Дот ничего не говорит, не желая еще больше расстраивать Мег.

– В жизни так много плохого, – вздохнула Мег.

– Но если все время думать о плохом, Мег, жить станет еще труднее. – К щеке Мег прилип лепесток; Дот осторожно сняла его.

– Ты права, Дот. Только хотелось бы мне… – Мег не договорила.

Дот сама не знает, как она относится к религии; ей все равно, на каком языке читают проповеди – на английском или на латыни. Сама она читать не умеет, а священник так монотонно бубнит, что ничего не понятно. Она помнит, как он рассказывал о пресуществлении: мол, сущность хлеба и вина пресуществляется в сущность Тела и Крови Христовых. Один раз после причастия она тайком, когда никто не видел, выплюнула все в ладонь, но увидела только крошки и жидкость. Руку она потом незаметно вытерла о подол юбки. Ничего святого она так и не увидела. Наверное, и тогда она совершила грех. По новой вере, никакого пресуществления нет. Говорят, это все символы, и, если ты истинно веруешь, на тебе будет благодать Господня. Реформаторы осуждают и папские индульгенции; они ужасно злятся, когда слышат о них; в Смитфилде часто можно увидеть бродячих проповедников, которые, взобравшись на ящик, обличают старую веру.

Дот кажется, что реформаторы в чем-то правы. И потом, Мергитройд и его головорезы стояли за старую веру. Нельзя же назвать праведным человека, который так зверствует и насилует юных девушек. А всякие там богословские вопросы ей безразличны. Ей почему-то кажется, что у Бога не очень-то много времени на таких, как она. Кроме того, жизнь – для того, чтобы жить, а не тратить ее понапрасну, беспокоясь, что случится после того, как ты умрешь.

– Что вы выберете, – спросила Дот, вспоминая их любимую игру, – всю жизнь есть репу или цветную капусту?

– И то и другое – гадость! – засмеялась Мег.

– А я выбираю цветную капусту. Кем вы хотите быть – бедным мужчиной или богатой женщиной?

– Какой хитрый вопрос!

За живой изгородью послышались голоса: кто-то вошел в аптекарский огород.

– Ш-ш-ш! – Дот приложила палец к губам Мег. – Слушайте, там ваша матушка и Сеймур. Наверное, будут обсуждать вашу свадьбу.

Мег поморщилась:

– Ты что-нибудь слышишь? Я – ничего.