— Мир и оливковая ветвь, нет! Патрону Киндерхука менее, чем кому-либо в Америке, грозит опасность испытать силу ударов Миндерта ван Беверута! Я предложил мальчику удержать в руках угря, которого негры изловили в реке нам на завтрак, и тем самым доказать, что он сумеет справиться и с изворотливыми янки. Клянусь добродетелями святого Николая, сыну старого Хендрика ван Стаатса пришлось попотеть! Парень ухватил рыбу, как твой старый дядюшка схватил голландский флорин, который, по традиции, отец сунул мне в руку, когда мне исполнился месяц, желая проверить, перешла ли фамильная бережливость в следующее поколение. Была минута, когда мне казалось, что я проиграл — у молодого Олоффа пальцы словно тиски, и я уж было подумал, что добрые фамилии Харманов, Корнелиев и Дирков, арендаторов в поместье патрона, будут замараны соседством янки, но в тот самый миг, когда патрон уже считал себя победителем, сжав водяную змею за глотку, она изловчилась и выскользнула у него из рук. Ловкость и увертки! В этом испытании много ума и мудрости!

— А мне кажется, что, с тех пор как провидение собрало все колонии под единое правление, все эти предрассудки лучше позабыть! Мы — народ, вышедший из многих наций, и наши усилия должны быть направлены на то, чтобы сохранить разумную терпимость, прощая всем отдельные слабости.

— Смелые суждения для дочери гугенота! Но я сам не терплю людей с предрассудками. Я предпочитаю удачную торговлю и быстрый подсчет. Назови мне хоть одного человека во всей Новой Англии, который разбирался бы в бухгалтерских книгах быстрее меня, и, клянусь, я тут же вскину на спину ранец и снова сяду за парту. Чем лучше оберегает человек свои интересы, тем больше я люблю его. Простая честность учит нас тому, что между людьми должно существовать общее соглашение, которое порядочные люди не могут нарушать.

— Не будет ли оно воспринято как ограничение человеческих возможностей? Ведь тогда тупица сможет соперничать с сообразительным человеком. Боюсь, дядя, что на всех берегах, где появляются купцы, следует держать угрей для испытаний.

— Разговоры о предрассудках и тщеславии, дитя мое, действуют на твою сонную голову; тебе пора спать, а утром посмотрим, кто сумеет снискать твое благоволение — молодой патрон или этот потомок Ионофана. Задуй-ка эти яркие свечи и поставь у изголовья светильник поскромнее. Окна, освещенные в полночь, могут вызвать лишние разговоры в округе.

— Наша репутация людей скромных может пострадать разве лишь в глазах угрей, — рассмеялась Алида. — Вряд ли кто-либо сочтет нас прожигателями жизни.

— Кто знает, кто знает, — пробормотал олдермен, задувая свечи и вместо них оставляя свой маленький фонарь. — Яркий свет рассеивает сон, а полумрак навевает дремоту. Поцелуй меня, упрямица, да затяни поплотнее шторы — негры скоро встанут грузить периагву, чтобы с отливом отправиться в город. Как бы их возня не нарушила твой покой.

— Казалось бы, здесь вовсе не подходящее место для такого оживленного судоходства, — послушно коснувшись губами щеки дядюшки, произнесла Алида. — Уж слишком должна быть сильной страсть к торговле, если вы находите товары даже в такой уединенной местности.

— Ты угадала, дитя мое. Твой отец, мосье де Барбери, имел странные суждения на этот счет и, как видно, не преминул передать их тебе. И все же, когда гугенота изгнали из замка и отняли его тощие земли в Нормандии, он не потерял вкуса к текущему счету, при условии, конечно, если баланс был в его пользу. Люди и нравы! В конце концов, не все ли равно, с кем торговаться — с мохоком за пушнину или со знатным дворянином, изгнанным из своих поместий. Каждый старается прибыль оставить себе, а убыток — другому. Поэтому отдыхай хорошенько, девочка, и запомни, что супружество — это всего лишь крупная сделка, от успеха которой зависит общая сумма женского счастья. Итак, еще раз спокойной ночи!