Исчезнувший фрегат - Хэммонд Иннес (1991)

Почти в конце нашей улицы аккуратных особняков на две семьи из своего дома вышел хранитель. Я смотрел на него, пока он, перейдя дорогу, направился по исхоженной тропинке к первой из будок. Даже зимой, когда дует арктический ветер, болота промерзают до дна, а протоки покрываются слоем льда, все присыпано мелким снегом, и его мелкие крупинки бьются в стекло со звуком, похожим на шелест шелка, даже в такую погоду это арктическое побережье Норфолка было по-своему очаровательно. И сейчас, глядя в окно, я чувствовал, как сжимается мое сердце.

Пунта-Аренас! Вот куда он предлагал мне отправиться, а я даже не посмотрел в своем школьном атласе, где это. Что толку, подумал я тогда, ведь Айрис Сандерби мертва. А теперь этот шотландец намерен самостоятельно возглавить экспедицию.

Почему?

Я прислонился лбом к холодному оконному стеклу. Ничего страшного, если я с ним встречусь, не случится. Я всегда могу отказаться лететь в последнюю минуту. Я мысленно перечислил вопросы, которые нужно будет ему задать.

— Ужин готов, сынок. Картофельное пюре с сосисками, любимая еда твоего отца. Иди, я кладу в тарелку.

— Хорошо, мам.

Я задержался еще на минуту, думая об отце. Он ни разу не был за границей. Трудно представить, но он даже никогда не бывал в Лондоне, едва ли вообще за всю жизнь выезжал за пределы Норфолка, и, когда мы переехали в Клэй, этот вид из окна его вполне удовлетворял. Но при этом, когда я сказал, что собираюсь участвовать в кругосветной регате «Уитбред», он и глазом не моргнул и не стал пытаться меня отговорить.

— Ужин на столе, сынок.

Иногда мне казалось, что остальной мир за пределами Восточной Англии для него не существует.

— Красивый закат. Твой отец больше всего любил это вечернее время, когда солнце садилось в чистом небе.

Она стояла в дверях, снимая свой передник.

— Ну, идем.

Я забрал у нее передник и бросил его на стол, где он увядшим лепестком упал на пишущую машинку. Я обнял ее за плечи.

— Я, возможно, уеду ненадолго.

— Да, когда?

Она всегда воспринимала мои решения со спокойствием. Слава богу, она привыкла к моим отъездам и приездам.

— Куда ты собрался на этот раз?

— В Пунта-Аренас, — ответил я.

— Испания?

— Да, примерно.

Этим я и ограничился. Я не стал говорить ей, сколько буду в отъезде. Да я и не знал этого, не знал даже, поеду ли вообще.

— Ты очень молчаливый, — сказала она, когда я разрезал сосиску с чудной хрустящей корочкой.

Мать всегда стремилась к совершенству, какой бы незатейливой ни была ее стряпня.

— Что у тебя на уме?

— Ты же знаешь, что у меня за ум, мам. Пустой, как перевернутый пивной бочонок.

— Я не пью пива.

Она уставилась на меня непонимающим взглядом. Коренная жительница Восточной Англии саксонско-голландских кровей, преданная, насколько это только возможно, она совершенно лишена чувства юмора. Шуточки отца отскакивали от нее, как градины от спины лебедя. Возможно, поэтому они так хорошо ладили. Остроумие отца никогда не простаивало, он был выходцем с Ист-Энда, истинный кокни. Его отец переехал из Степни[35] в Норфолк после Второй мировой войны, когда земля стоила дешево. Он продал свой рыбный ларь на рынке и купил несколько акров земли в Клэе. Я его не застал, только бабушку, родившуюся на улице Истчип в центре Лондона, чей смех напоминал кудахтанье. Они с отцом были очень близки, а когда она умерла, он все свое внимание обратил на меня. Нам с ним было очень весело, мы были с ним на одной волне, так сказать.