Медный всадник - Полина Саймонс (2001)

Она поцеловала его в грудь и натянула повыше шерстяные одеяла.

– Теперь верно только одно.

– Только одно, – повторил он, прожигая ее взглядом. – О Тата…

– Ш-ш-ш…

– У тебя есть фотография, которую я мог бы взять с собой?

– Завтра найду. Я боялась спросить, когда ты уезжаешь?

– В воскресенье.

Татьяна задохнулась:

– Так скоро…

– Мой командир каждый раз сует голову под топор, когда дает очередной отпуск.

– Он хороший человек. Поблагодари его за меня.

– Татьяна, придется как-нибудь объяснить, как важно держать слово. Видишь ли, когда его даешь, приходится держать, – проворчал он, гладя ее по голове.

– Это я знаю.

– Нет. Ты умеешь только давать обещания. И делаешь это легко и бездумно. А вот сдержать их – дело другое. Ты клялась, что останешься в Лазареве.

– Я обещала, потому что так хотел ты, – задумчиво протянула Татьяна, глубже зарываясь в сгиб его руки. – Ты просто не дал мне выбора. Вспомни, при каких обстоятельствах это произошло. Да я тогда пообещала бы все на свете.

Она легла на него и поцеловала.

– Пойми, я всегда делаю так, как желаешь ты!

Нежно погладив ее по спине, Александр вздохнул:

– Ну уж нет, ты всегда поступаешь так, как угодно тебе. И умеешь вовремя подольститься, издавая уместные в данный момент звуки.

– М-м-м, – замурлыкала она, принимаясь тереться об него.

– Вот именно, – согласился Александр, руки которого становились все настойчивее. – И слова подбирать умеешь. «Да, Шура, конечно, Шура, обещаю, Шура», даже «я люблю тебя, Шура, но все равно сделаю по-своему».

– Я люблю тебя, Шура, – повторила она. Ее слезы градом падали на его лицо.

Все мучительные, горькие слова, которые Татьяна собиралась сказать Александру, остались в душе. И она только слегка удивлялась, почему все мучительные, горькие слова, которые Александр хотел высказать ей, остались при нем. Но она знала: бесконечная ноябрьская ленинградская ночь слишком коротка для страданий, невзгод, бедствий. Слишком коротка для них. Александр хотел слышать ее стоны. И она стонала для него, безразличная к Инге и Станиславу, спящим всего в нескольких сантиметрах от нее, за тонкой перегородкой. В отблесках пламени, горевшего в открытой буржуйке, Татьяна любила Александра, отдавалась ему, стискивала, льнула, не в силах не кричать каждый раз, каждый очередной раз, когда кончала, каждый раз, когда он входил в нее. Отдавалась с самозабвением последнего полета жаворонка, стремящегося на юг, знающего, что он либо доберется до теплых стран, либо умрет.

– Твои бедные руки, – прошептала она, целуя рубцы на его пальцах и запястьях. – Твои руки, Шура. Они заживут, правда? И шрамов не останется?

– Твои же руки зажили. И шрамов не осталось.

– Угу, – пробормотала она, вспоминая, как тушила зажигалки на крыше. – Сама не знаю как.

– Я знаю как. Ты исцелила их. Теперь исцели мои, Тата.

– Милый…

Татьяна отчаянно вжала его голову в свои нагие груди.

– Я задохнусь.

Она обнимала его так же неистово, как он ее когда-то в Лазареве.

– Открой рот, – прошептала она. – Я буду дышать за тебя.

5

Наутро, прежде чем выйти в коридор, Татьяна обняла Александра и велела быть хорошим.

– Я всегда хороший, – заверил он.

Станислав и Инга сидели в коридорчике. Кротов встал, протянул Александру руку, представился, извинился за вчерашнее и пригласил его посидеть и покурить. Александр не сел, но взял у Славы папиросу.

– Всем нам приходится нелегко. Но это не навсегда. Вы ведь знаете, что говорит партия, капитан? – начал Станислав, заискивающе улыбаясь.

– Что именно говорит партия, товарищ? – осведомился Александр, глядя на Татьяну, державшуюся за его руку.

– Бытие определяет сознание, верно? Мы так живем довольно долго и успели привыкнуть. Скоро станем другими людьми.