Пламенная роза Тюдоров - Бренди Пурди

Лавиния вошла в мою комнату, когда я одевалась. Когда она увидела меня с распущенными волосами, то попросила так их и оставить, чтобы она могла изобразить волны кудрей цвета золотого урожая, спускающиеся до самых моих бедер. Но я заупрямилась и отказалась, попросив Пирто заплести их в гладкую и тугую косу и сколоть волосы на затылке так, чтобы не выбивался ни один локон, а затем надела белый атласный французский чепец, отороченный золотой лентой с длинной черной шелковой вуалью сзади. Теперь я была замужней дамой, чем очень гордилась, а потому мне хотелось подчеркнуть этот свой статус, сообщить о нем всем, кто увидит этот портрет. Я даже попросила Лавинию нарисовать меня с рукой, прижатой к груди, так, чтобы видно было мое обручальное кольцо, но она мягко отговорила меня, потому как такой жест лишь отвлечет внимание от красоты моей броши, а значит, вполне достаточно будет левкоев и дубовых листьев с желудями.

Хоть я и не хотела, чтобы меня по ошибке приняли за незамужнюю девицу с распущенными волосами, по правде говоря, мне и самой больше нравилось, когда они свободно развевались по ветру безо всяких шпилек, которые то и дело кололи кожу на моей голове и вызывали сильную головную боль. Да и разочаровывать Лавинию мне не хотелось, и после каждой нашей встречи, попозировав для миниатюры, я вынимала шпильки, встряхивала волосами и предлагала ей сделать пару набросков, если ей так хочется. Позднее она показала мне рисунок, на котором я печально смотрю в окно, ожидая возвращения Роберта, и еще один, где я с лучезарной улыбкой сижу у подоконника и играю с котами – толстушкой Кастард и черной Оникс, которую я подобрала на улице котенком, испуганно мяукающим и до крайности истощенным. Она была похожа на чернильное пятно на кристально чистом снегу, ребра у нее выпирали через тонкую кожу. Ее сломанный и кровоточащий хвост я попыталась подправить так, чтобы косточки срослись ровно, но он все же остался чуть кривоватым.

За день до отъезда Роберта в Лондон я надела подвенечное платье, чтобы Лавиния могла начать работу над портретом в полный рост. Я как раз только закончила одеваться, когда Роберт вдруг вошел в мою комнату. Я думала, что муж уехал куда-то на целый день, но он вернулся домой, чтобы забрать забытое им письмо, и лицо мое осветила радостная улыбка. Лавиния тут же схватилась за кусочек угля и начала рисовать, пытаясь запечатлеть как можно скорее ту истинную, неподдельную любовь, что озарила мое лицо.

«Это настоящая Эми, – позднее сказала она мне, показывая простой эскиз, сделанный в большой спешке. – Именно так и должна выглядеть невеста, хотя многие корыстные люди в наше время заключают браки не по любви, а по расчету».

По завершении работы картина должна была отличаться от обычных застывших и официальных свадебных портретов, как ночь ото дня, Лавиния гордо заявляла, что изобразит «влюбленную женщину, а не леди, выставляющую напоказ свое подвенечное платье».

Я описала ей тот памятный луг в Сайдерстоуне, и она нарисовала меня гуляющей по нему босиком и купающейся в любви и солнечном свете, с огромным букетом лютиков в руках и развевающимися распущенными волосами. Вечером, накануне своего отъезда, Роберт попросил, чтобы на этом портрете рядом со мной она изобразила еще и гусыню с золотым бантом, которая ест с моих рук. Когда мы с Робертом и Лавинией сидели у камина после ужина, муж поведал художнице историю о том, как я спасла жизнь несчастной птице.

– Это – шедевр, лучшая моя работа, – объявила Лавиния, показывая мне наконец законченный ею портрет.

Роберта на тот момент не было дома уже много недель, и мне захотелось, чтобы и он увидел эту счастливую девушку на портрете, которая, казалось, вот-вот выйдет из золотой рамы и бросится в объятия своего возлюбленного. На лице ее явственно читались искреннее глубокое чувство и пылкая страсть.