Убийство на скорую руку - Гилберт Кит Честертон (1933)

По утверждению скептиков, привидения имеют совершенно естественные причины. Человек с гривой соломенных волос в полуклерикальном облачении был известен в роли не только пляжного проповедника, но и современного пропагандиста. Это был не кто иной, как преподобный Дэвид Прайс-Джонс, чей широко известный лозунг гласил: «Трезвость и Очищение для Нашей Родины и Британцев во Всем Мире». Он имел репутацию превосходного оратора и организатора, одержимого идеей, которая уже давно должна была привлечь поборников трезвого образа жизни. В соответствии с этой идеей подлинные сторонники сухого закона должны были воздать должное пророку Мохаммеду, который, вероятно, был первым трезвенником на свете. Преподобный связался с лидерами мусульманской религиозной мысли и в конце концов убедил одного выдающегося исламского деятеля приехать в Англию и выступить с лекциями о мусульманском запрете на винопитие. (Одно из имен этого деятеля было Акбар, а остальное представляло собой непереводимое звукослияние с перечислением атрибутов Аллаха.) Никому из вновь пришедших определенно не приходилось раньше бывать в баре, но они попали сюда волею случая, предполагая, что зашли в добропорядочную чайную комнату, но были препровождены в недавно отделанный салун. Наверное, все было бы хорошо, если бы великий трезвенник в блаженном неведении не подошел к стойке бара и не попросил стакан молока.

Хотя коммивояжеры были людьми добродушными, они невольно застонали. По залу поползли шутливые шепотки вроде «держись подальше от дурака, который просит молока» и «лучше приведите ему корову». Однако величественный мистер Джукс, чье благосостояние в сочетании с галстучной булавкой требовало более утонченного юмора, обмахнулся салфеткой, словно ему вдруг стало душно, и патетическим тоном произнес:

– Что же они со мной творят? Знают ведь, какое у меня хрупкое здоровье. Мой врач говорит, что любое такое потрясение может убить меня. Знают, но все-таки приходят и хладнокровно пьют холодное молоко у меня на глазах!

Преподобный Дэвид Прайс-Джонс, привыкший разбираться с критиками на встречах с общественностью, не нашел ничего лучшего, как прибегнуть к упрекам и увещеваниям в этой подвыпившей компании, где царила совсем другая атмосфера. Трезвенник-мусульманин воздержался как от замечаний, так и от спиртных напитков, чем, безусловно, выказал свое достоинство. Фактически в его лице исламская культура одержала тихую победу; он настолько больше напоминал джентльмена, чем коммерсанты, что его аристократическая отстраненность начала вызывать глухое возмущение, а когда Прайс-Джонс перешел на личности, напряжение стало почти физически ощутимым.

– Я спрашиваю вас, друзья мои, – произнес Прайс-Джонс с широким жестом публичного оратора, – почему наш восточный друг, которого вы видите здесь, подает нам пример истинно христианского смирения и самообладания? Почему он являет собой образец подлинного христианства, настоящей утонченности и джентльменского поведения посреди всех ссор и буйств в таких злачных местах? Потому что, какими бы ни были наши доктринальные различия, на его родной почве никогда не возрастал нечестивый росток хмеля или виноградной лозы, проклятый…

В этот решающий момент в зале появился краснолицый и седовласый Джон Рэггли, буревестник сотен бурных споров и завсегдатай трактирных склок. В старомодном цилиндре, сдвинутом на затылок, и размахивая тростью, словно дубинкой, он ворвался в салун как победоносная армия.