Я дрожал всем телом и не понимал отчего. То ли от страха, а может, от шока или холода. И тут вдруг из глаз хлынули слезы, чего со мной не бывало вот уже семь лет, со дня смерти Анжелы. Я плакал. И никак не мог остановиться. Возможно, просто от облегчения, от осознания того, что остался жив, хотя был уверен, что умру. То была естественная реакция на пережитое, следует признаться, что никогда прежде я еще так не пугался.

Прошло всего лишь несколько минут с того момента, как я вышел из такси, но за этот короткий отрезок времени жизнь моя изменилась кардинально, и вместо порядка в нее вселились хаос и страх. Как легко, оказывается, отнять у человека чувство уверенности. Особенно у того, кто привык выступать в суде. Как легко кастрировать присущие ему властность и гордость. И еще ужаснее, что я так быстро смирился с самим фактом этой кастрации.

По роду своей деятельности мне почти ежедневно приходилось сталкиваться с проявлениями страха и унижения. Каким самоуверенным и самодовольным я, очевидно, казался потенциальному свидетелю, который боялся давать показания в суде. «Мы вас не оставим, — уверял я его. — Мы защитим вас от ваших обидчиков, от всех нападок, — обещал я. — Просто это ваш долг сказать всю правду». Только теперь я представлял, что, должно быть, чувствовали эти несчастные люди. Мне следовало послать Джулиана Трента к черту, а на деле я чуть ли не ботинки ему лизал — да и лизал бы, если бы он приказал! — пресмыкался перед этой тварью и люто ненавидел себя за это.

Постепенно боль в паху стала стихать, и на смену ей пришла другая боль — тупая, ноющая, в коленях, в том месте, где он нанес первый удар битой. И Дрожь во всем теле тоже постепенно стихла, и мне Удалось встать на колени. Что, впрочем, не сильно помогло, зато теперь я мог обозревать хоть какое-то пространство. Компьютер разбит вдребезги, его уже не починить, а все мои так тщательно собранные и сложенные в определенном порядке судебные бумаги разлетелись по асфальту, продолжали мокнуть под дождем. Некоторые из них валялись под припаркованными машинами, часть занесло ветром на голые ветви деревьев. Парик и мантия, которые тоже лежали в коробке, мокли в большой луже. Но мне было все равно. Собрав все силы и волю, я все же умудрился встать на ноги и пройти несколько ярдов до входа в здание. Вокруг по-прежнему ни души.

Я привалился спиной к вывеске у входа, где были выведены имена и фамилии всех наших барристеров, и тупо смотрел на синюю входную дверь. Никак не мог вспомнить код запирающего устройства. Я проработал здесь почти тринадцать лет, за все это время код ни разу не менялся, и вот теперь вспомнить его не удавалось. Тогда я надавргл на кнопку звонка, с облегчением услышал из домофона дружелюбный голос Артура.

— Кто там? — спросил он.

— Джеффри, — хрипло ответил я. — Джеффри Мейсон. Вы не могли бы выйти и помочь?

— Мистер Мейсон? — удивленно спросил Артур. — Но что случилось? Вы в порядке?

— Нет, — ответил я.

Дверь тотчас распахнулась, и Артур, мой добрый самаритянин, наконец-то пришел мне на помощь. Втащил меня в холл, а затем — в нашу комнату. Выдвинул из-за стола стул, и я, испытывая огромное чувство благодарности, опустился на него, стараясь двигаться как можно осторожнее, чтобы не усугублять проблем.

Да, должно быть, я представлял собой весьма жалкое зрелище. Промок до нитки, брюки от костюма в мелкую полоску разорваны на коленях, там, где я приземлился на асфальт. Белая накрахмаленная рубашка превратилась в грязную тряпку, липла к груди, с волос капала дождевая вода. Просто удивительно, до чего быстро можно промокнуть, лежа на асфальте под дождем.

— Боже милостивый, — протянул Артур. — Что с вами произошло?