Ты спрашиваешь, как у меня дела, получилось ли у нас с Жеромом устроиться, счастлива ли я? Я отвечаю: да, хотя нам было непросто. Но главное богатство этого острова – люди; они приняли нас так, как мы не смели и мечтать. Посмотри на фото, что я тебе прислала: ее сделал наш друг Винсент, когда мы только закончили белить наружные стены в нашем домике. У нас пока нет горячей воды, но теперь хотя бы есть проточная, а скоро подключат электричество. Ура! Теперь, когда у нас появилось наше гнездышко, может быть, скоро появится и ребеночек – кто знает? Главное – не торопить события, дети приходят, когда сами захотят и когда чувствуют, что ты готов. А я на данный момент счастлива тем, что у меня есть, и тем, кто я есть, хотя еще многое предстоит построить. Я полна счастья и любви. Это место позволило мне по-новому взглянуть на жизнь: оно наполнено позитивной энергией, не такой, какая была дома, Сара, и ты это отлично знаешь. Если бы я сейчас могла загадать желание, то закрыла бы глаза, а когда открыла, ты оказалась бы рядом со мной. Я передала бы тебе частичку того тепла, которым напоен этот остров. Сейчас для тебя начинается настоящее счастье – я уверена. И желаю тебе оставаться счастливой и чувствовать тот же мир в душе, что чувствую я.

Я люблю тебя, Сара, ты – частичка моего сердца. Обнимаю тебя от всей души.

Амалия

Когда мать была жива, это был своего рода ритуал: открыть коробку, посмотреть, что там внутри, и вместе перечитать письма.

У Бьянки были даже любимые, и она то и дело просила маму прочесть их вслух.

Она снова смотрит на фотографию: маленький белый дом с белеными стенами и бугенвиллия, оплетающая тростниковый навес; на переднем плане – Амалия и Жером в обнимку, оба босиком, она – в белом топе, который, кажется, связан крючком, и длинной юбке до пят; он – в льняных брюках и с обнаженным торсом; на заднем плане – синее небо, сливающееся с морем цвета кобальта.

От этих цветов, этого света, этих наполненных любовью слов у Бьянки будто наступает прозрение. Ей нужно примириться с собой, превозмочь тот комок злости и разочарования внутри, но в этот самый момент она понимает, что, оставшись здесь, не сможет этого сделать. Нужно уехать. Прямо сейчас. Бросить все – все равно у нее ничего не осталось. Себа сровнял с землей их будущее; как знать, сколько это продолжалось; не осталось ничего, во что она верила, а может, и сама их связь давно дала трещину, с тех пор как они перестали нормально общаться – сначала телами, потом взглядами и наконец – словами. Должно быть, в их отношения верила она одна – теперь она это понимает, в уютном одиночестве этого дома, разглядывая фотографии, которым столько же лет, сколько и ей самой.

Душевные раны, если их принять, не столь тяжелы; а она позволила им разрастись, и они прорвались, когда уже было поздно их лечить. Но теперь – решено. Ей нужно оставить всё и всех, пора открыть глаза, взяться за себя и вспомнить о своих мечтах.

Внутри ее – странное чувство. Она не оплакивает свои отношения с Себой – скорее, проводит обряд крещения. Она внезапно поняла то, в чем так долго не хотела себе признаваться: она уже давно живет не своей жизнью, даже танцы не радуют ее, не приносят того удовлетворения, что вначале. «Может быть, – думает она, – подобные землетрясения нужны как раз для того, чтобы понять, кто ты и кем не хочешь быть».

Она встает с кровати и, зажав в руке письмо, идет из родительской спальни в маленькую комнатку, где прожила двадцать лет. Здесь все как прежде: одноместная кровать с кованой спинкой, шкаф в венецианском стиле, письменный стол с пластмассовым глобусом с подсветкой, ее первые пуанты, подвешенные на стену розовым атласным бантиком.