Осада, или Шахматы со смертью - Артуро Перес-Реверте (2009)

Оценив изощренный цинизм этой реплики, Барруль удовлетворенно хмыкает. У него – полуседая грива, длинное, лошадиное, лицо, пожелтевшие от табака зубы, меланхолические глаза за стеклами железных очков. Питает пристрастие к нюхательному табаку, растертому с красной охрой, носит черные, вечно собранные в складки чулки, сюртуки старомодного фасона, возглавляет Кадисское научное общество и обучает начаткам латыни и греческого мальчиков из хороших семей. Кроме того, он страстный любитель шахмат и за доской напрочь лишается обычного своего природного спокойствия и неизменной благорасположенности – в игре профессор свиреп и беспощаден, пышет к противнику неподдельной и смертельной злобой. В пылу схватки может дойти до прямых оскорблений, и тому же Тисону не раз приходилось выслушивать всяческие «будь же ты вовеки проклят… убирайся в адское пекло… пес смердящий… солнце еще не сядет, а я тебя четвертую, честью клянусь… шкуру сдеру заживо…» Забранки довольно витиеватые – дает себя знать образованность. Впрочем, комиссар принимает все это как должное: привык – они знакомы и играют в шахматы уже десять лет. В известном смысле можно даже сказать – почти дружат. Вот именно, «почти». По крайней мере, в том неопределенном смысле, который комиссар влагает в понятие «дружба».

– Вижу, двинули полудохлого своего коника?

– Ничего другого не остается.

– Остается, остается. – Профессор издает сквозь зубы сдавленный смешок. – Только я не скажу что.

По знаку Тисона хозяин заведения Пако Селис, наблюдающий за происходящим из двери на кухню, кивает слуге, и тот наполняет чашку новой порцией кофе, а рядом ставит стакан холодной воды. Барруль, сосредоточенно глядя на доску, качает головой, отказываясь.

– А не угодно ли вам будет такого вот отведать? – говорит он, двигая неожиданную пешку.

Комиссар недоверчиво изучает изменившуюся позицию. Барруль барабанит пальцами по столешнице: лицо его непроницаемо, но он посматривает иногда на противника так, что кажется – при первой возможности всадил бы ему заряд свинца прямо в грудь.

– Как я понимаю, сейчас будет шах, – нехотя признает комиссар.

– А следом – и мат не замедлит.

Побежденный со вздохом собирает фигуры. Победитель криво улыбается, наблюдая за этим.

– Vae victis[12], – говорит он.

Лицо комиссара при виде такого ликования выражает смиренную покорность судьбе. Поневоле станешь стоиком, если из каждых пяти партий профессор выигрывает три.

– Вы просто невыносимы, друг мой.

– Плачьте, комиссар. Плачьте, как женщина, если не сумели защищаться, как мужчина.

Рохелио Тисон уже уложил в коробку черные и белые фигуры – так сваливают в братскую могилу трупы перед тем, как засыпать их негашеной известью. И на столе теперь пусто, как на прибрежном песке после отлива. Образ убитой девушки вновь возникает в голове комиссара. Двумя пальцами он нащупывает в жилетном кармане иззубренный осколок, подобранный давеча рядом с трупом.

– Профессор.

– Слушаю вас.

Тисон еще колеблется. Трудно выразить в словах то смутное ощущение, которое возникло у него на венте Хромого и с тех пор не отпускает. Вот он стоит на коленях возле тела девушки. Рокот волн и следы на песке.

– Следы на песке, – повторяет он вслух.

Барруль уже стер с лица кровожадную ухмылку. И теперь, вновь став прежним благодушным профессором, наблюдает за комиссаром с учтивым недоумением.

– Что, простите?

Не вынимая руки из кармана, где лежит витой кусочек металла, Тисон неопределенно и беспомощно пожимает плечами.

– Да я не знаю, как объяснить… Ну вот представьте себе шахматиста, который смотрит на пустую доску. И следы на песке.

– Да вы смеетесь надо мной! – восклицает профессор, поправляя очочки. – Что за шарады такие? Головоломки…

– Вовсе нет, я совершенно серьезен. Говорю вам – шахматная доска и следы.

– И?..

– И больше ничего.

– Это что же – как-то связано с наукой?