Ночные легенды (сборник) - Джон Коннолли (2004, 2007)

Поездом я прибыл в Эванстоу. Здесь меня поджидал организованный епископом автомобиль, на котором я и добрался до Четуин-Дарк, в десятке миль к западу. У входа в сад мистера Фелла шофер небрежно со мной распрощался. Накрапывал дождь, и на дорожке к дому священника я ощущал солоноватый запах близкого моря. В отдалении постепенно угасало гудение автомобиля, едущего обратно в Эванстоу. За садом священника еще одна дорожка из плитняка вела к самой церкви, ясно различимой на фоне вечернего неба. Она стояла не посреди деревни, а в полумиле за ней, и вблизи к ней не прилегало никаких строений. Когда-то эта церковка была католической, но во времена Генриха VIII впала в немилость и лишь потом возродилась в новой вере. Небольшая, почти примитивная с виду, она по-прежнему хранила в себе что-то римское.

В глубине дома горел свет, однако на мой стук никто не открыл. Тогда я тронул дверь – та приоткрылась легко, открывая взору деревянный коридор, ведущий прямиком на кухню, а оттуда пролет лестницы вел направо, с поворотом налево в гостиную.

– Мистер Фелл? – окликнул я, но ответа не последовало.

На кухонном столе лежал накрытый льняной салфеткой хлеб, а рядом с ним стоял кувшин с пахтой. Обе комнаты вверху пустовали. Одна была опрятна, с заботливо сложенными одеялами в ногах недавно заправленной постели, в другой же были раскиданы одежда и объедки. Простыни на кровати стирались бог весть когда, и от них припахивало немытым стариковским телом. Окна были в паутине, а на полу в углах виднелись зернышки мышиного помета.

Однако внимание мое привлек письменный стол, поскольку именно он и то, что на нем лежало, некоторое время составляло для мистера Фелла главный интерес. Убрав со стула нестиранную, в пятнах рубашку, я сел и стал изучать то, что было на столешнице. В обычных обстоятельствах я не дерзнул бы вот так бесцеремонно вторгаться в приватный мир другого человека, но мой долг значился перед епископом, а не перед мистером Феллом. Его дело было уже проиграно. И я не хотел, чтобы мое последовало той же дорогой.

Три старых манускрипта, столь пожелтелые и ветхие, что написанное на них выцвело почти полностью; при этом среди общей бумажной неразберихи они занимали почетное место по центру. Они были на латыни, но шрифт был вовсе не витиеватым, а аккуратным и строгим – можно сказать, почти деловым. В конце, рядом с неразборчивой подписью, виднелось несколько более темное пятно. Походило оно на старую, высохшую кровь.

Документы выглядели неполными, отдельные места в них отсутствовали или были неразборчивы, однако мистер Фелл добросовестно перевел то, что сохранилось. Своим аккуратным почерком он выписал три оставшиеся секции, первая из которых относилась к фундаменту изначальной церкви конца прошлого тысячелетия. Вторая, как оказалось, описывала местоположение конкретного каменного сооружения на полу, изначально обозначенного как некое захоронение. Рядом находился оттиск на тонкой бумаге, открывающий дату – «AD 976»[6], – и лаконичный крест, за которым различалось какое-то орнаментальное изображение. По бокам от вертикальной планки креста я различил два глаза, а горизонтальная перекрещивала грозный зев, как будто бы сам крест покоился на лице, что находилось под ним. Череп обрамляли ниспадающие волосы, а глаза были гневно расширены. Назвать это лицо человеческим было нельзя. Оно напоминало скорее горгулью, только проказливость в чертах отсутствовала, замененная беспросветной злобой.

Я обратился к третьей части кропотливого труда мистера Фелла. С этим разделом ему, судя по всему, пришлось тяжелее всего. Тут и там в переводе виднелись пробелы или значились слова с вопросительными знаками, но те места, в которых переводчик был уверен, были подчеркнуты. Среди них значились слова «entombed» и «malefic»[7]. Но одно из них в тексте попадалось наиболее часто, и его мистер Фелл в своем переводе акцентировал особо.