Эйнштейн. Его жизнь и его Вселенная - Уолтер Айзексон (2015)

Однажды в апреле в воскресенье к Эйнштейну приехал историк из Гарварда Бернард Коэн. Испещренное морщинами лицо Эйнштейна, казавшееся трагичным, поразило Коэна, но искрящиеся глаза позволяли забыть о его возрасте. Говорил он тихо, хотя громко смеялся. “Каждый раз, когда ему что-то нравилось, – вспоминал Коэн, – он разражался громким смехом”.

Особенно развлекала Эйнштейна недавно полученная научная безделушка, призванная продемонстрировать принцип эквивалентности. Это был один из вариантов старомодной игрушки, где шарик, свисающий на веревочке с палки, надо с размаху забросить в чашечку на конце палки. Но данная версия была сложнее: веревочка, привязанная к шарику, проходила через дно чашечки и прикреплялась к незакрепленной пружинке, помещенной в ручку этого хитроумного устройства. При случайных подбрасываниях шарик время от времени попадает в чашечку. Вопрос: есть ли метод заставить шарик попадать в чашечку каждый раз?

Когда Коэн уходил, лицо Эйнштейна расплылось в широкой улыбке, и он предложил объяснить, как добиться желаемого результата. “Все дело в принципе эквивалентности”, – объявил он, подняв палку вверх так, что она почти касалась потолка. Затем он отпустил ее, позволив падать вертикально вниз. При свободном падении мяч находится в состоянии невесомости. Пружина внутри устройства мгновенно забрасывает мяч в чашечку21.

Пошла последняя неделя жизни Эйнштейна, и, как будто чувствуя, он сосредоточился на том, что считал главным. Одиннадцатого апреля он подписал манифест Эйнштейна – Рассела. Как сказал позже Рассел, “он оставался здравомыслящим человеком в сумасшедшем мире”22. Из этого документа возникли Пагоушские конференции, собирающие ежегодно ученых и мыслителей для обсуждения путей контроля над ядерными вооружениями.

Позднее в тот же день на Мерсер-стрит появился посол Израиля Абба Эбан, чтобы обсудить запланированное радиообращение Эйнштейна по случаю седьмой годовщины образования еврейского государства. Его будут слушать, сказал Эбан, около 60 миллионов человек. Это позабавило Эйнштейна. “Наконец-то у меня появится шанс стать мировой знаменитостью”, – улыбнулся он.

Погромыхав посудой на кухне и приготовив Эбану чашечку кофе, Эйнштейн сказал, что считает образование государства Израиль одним из немногих нравственных политических событий, случившихся на его веку. Но его волнует, что евреям трудно научиться жить вместе с арабами. “Отношение к арабскому меньшинству будет истинным критерием моральных принципов нашего народа”, – сказал он одному из друзей за несколько недель до того. Он хотел расширить речь, написанную четким мелким почерком по-немецки, чтобы постараться убедить слушателей в необходимости создания мирового правительства для сохранения мира23.

На следующий день Эйнштейн пришел на работу в Институт, но у него были боли в паху, и это было заметно. Ассистент спросил, все ли в порядке. Все в порядке, ответил Эйнштейн, а я нет.

Назавтра он остался дома – отчасти из-за того, что должен был приехать израильский консул, отчасти из-за того, что все еще чувствовал себя не достаточно хорошо. После того как гости уехали, он прилег поспать. Но Дукас вскоре услышала, что он бросился в ванную комнату, где у него произошел коллапс [104]. Врач дал ему морфин, который помог уснуть, а Дукас поставила свою кровать прямо рядом с его, чтобы иметь возможность всю ночь прикладывать лед к его пересохшим губам. Аорта Эйнштейна начала разрушаться24.

На следующий день у него дома собрались врачи, предложившие после недолгих консультаций сделать операцию, которая, хотя и маловероятно, даст возможность восстановить аорту. Эйнштейн отказался. “Безвкусица – продлевать жизнь искусственным путем, – сказал он Дукас. – Я свое дело сделал, время уходить. И сделаю я это красиво”.