Первой в атаку кинулась Джильола.

– Я не позволю повесить это у себя в магазине! – сквозь зубы прошипела она.

– Я с ней согласна, – поддакнула Пинучча. – Нам товар продавать, а от этого кошмара все клиенты разбегутся. Рино, поговори хоть ты с сестрой, прошу тебя!

Рино не обратил на нее никакого внимания. Он повернулся к Стефано и тоном обвинителя произнес:

– Говорил я тебе, нечего ее слушать. Потакаешь ей во всем, а потом удивляешься, что она выделывает. Только время зря потеряли…

Стефано молча смотрел на прислоненный к стене портрет, мучительно ища выход из положения.

– А ты что думаешь, Лену? – спросил он меня.

– Мне нравится. Конечно, у нас в квартале я бы такое вешать не рискнула, но здесь – совсем другое дело. Внимание привлечет, это уж точно. Недавно в журнале «Конфиденце» я видела фотографии квартиры Россано Брацци. У него похожая картина висела.

– Что ты хочешь этим сказать? – возмутилась Джильола. – При чем тут Россано Брацци? Значит, вы обе такие умные, а мы с Пинуччей дуры тупые?

В этот миг меня охватило предчувствие опасности. Достаточно было одного взгляда на Лилу, чтобы это понять. Если раньше, когда мы только появились в магазине, она не исключала возможности, что ее демарш не принесет успеха, то сейчас, когда картина была готова, она не собиралась отступаться. Работая над портретом, Лила освободилась от сковывавших ее пут и достигла такой степени самовыражения, что теперь нескоро смогла бы вернуться к жалкой роли жены колбасника. Она не собиралась слушать никаких возражений. И правда, не успела еще Джильола договорить, а Лила уже бросила ей и всем остальным: «Или возьмете эту, или не получите никакой». Она сознательно искала ссоры, ее распирало от желания ломать и крушить, казалось, еще чуть-чуть, и она бросится на Джильолу с ножницами.

Я надеялась, что хотя бы Марчелло поддержит Лилу. Но он стоял понурив голову и молчал, и я поняла, что его былые чувства к Лиле пропали, а в эту минуту исчезали их последние остатки; и то сказать, сколько можно пылать безответной страстью? Зато в дело вмешался его брат, грубовато приказавший своей невесте Джильоле: «Помолчи-ка!» Та возмутилась было, но он, глядя не на нее, а на портрет, рявкнул: «Я сказал, заткнись, Джил!» – и повернулся к Лиле:

– Мне жутко нравится, дорогуша. Твоего лица практически не видно, и я понимаю почему: чтобы переключить внимание на ножки и показать, как они прекрасны в этих туфлях. Превосходно. Ты, конечно, та еще стерва, но если уж ты что-то делаешь, то делаешь как надо.

Стало тихо.

Джильола ладонью утирала катившиеся по щекам слезы. Пинучча переводила взгляд с Рино на брата, безмолвно взывая к ним: скажите же что-нибудь, защитите меня от этой суки, не позволяйте ей меня топтать.

Но Стефано нерешительно пробормотал:

– Мне, пожалуй, тоже нравится.

– Это еще не все, – тут же заявила Лила.

– Чего тебе еще не хватает? – взвизгнула Пинучча.

– Надо добавить цвета.

– Цвета? – ошарашенно повторил Марчелло. – Но мы же открываемся буквально на днях.

– Если надо немножко подождать, мы подождем, – засмеялся Микеле. – Давай, красотка, делай как знаешь.

Стефано задел его хозяйский тон – так говорит человек, который не привык, чтобы с ним спорили.

– Но ей надо работать в новой лавке! – возразил он, желая подчеркнуть, что это все-таки его жена.

– Разберешься как-нибудь, – отмахнулся Микеле. – Тут дела поважнее.

26