Однако она лишь на одно мгновение дала себе волю, и, показав когти, тут же спрятала их.

— Нет-нет, прости, ради Бога, я не хотела смеяться над тобой. Но ты такой холодный и безмятежный. Наверное, поэтому ты и смог стать великим солдатом, как тебя уже стали называть. Но от этого тебя не станут любить больше, Белларион.

— Я не припомню, чтобы добивался чьей-либо любви, — улыбнулся Белларион.

— Даже женской?

— Святые отцы велели избегать ее.

— Святые отцы! Хм-м! — вновь вырвалось у нее. — Зачем только ты оставил своих отцов?

— Именно этот вопрос я задавал себе, когда последний раз виделся с вами.

— И ты не угадал ответ?

— Нет, синьора.

— Ты грубиян! — сурово отрезала она и натянуто рассмеялась.

— А вы — жена синьора Фачино, — решился поставить точки над «i» Белларион.

— Ага — в очередной раз поменяв интонацию, воскликнула она. — А если бы я не была женой Фачино? Что изменилось бы? — смело взглянула она ему в лицо, и, увидев ее страсть, он неожиданно почувствовал к ней жалость.

— Трудно представить себе занятие более никчемное, чем задумываться о том, что стало бы с нами, если бы обстоятельства были иными, — с оттенком торжественности ответил он, глядя прямо перед собой.

Она не ответила, и некоторое время они ехали молча.

— Я думаю, ты простишь меня, если я объясню тебе кое-что, — наконец проговорила она.

— Что именно? — поинтересовался он, заинтригованный ее неожиданными словами.

— В ту ночь в Милане… когда мы последний раз говорили наедине… ты, наверное, подумал, что я слишком жестоко обошлась с тобой?

— Не более жестоко, чем это принято в мире, где мужчины куда менее равнодушны к красоте, чем к понятию чести.

— Я знаю, что только твоя честь заставляет тебя быть суровым со мной — сказала она и, протянув руку, коснулась его руки, лежавшей на луке седла. — Я понимаю тебя лучше, чем ты думаешь, Белларион. Как могла я сердиться на тебя тогда?

— Вы казались сердитой.

— Казалась, только казалась, поскольку это было необходимо. Ты ведь не знал, что за шпалерой

note 89, закрывавшей дверь в соседнюю комнату, стоял Фачино.

— Я тоже надеялся, что вы не знали об этом, — невозмутимо ответил Белларион.

Она отдернула руку, словно обожглась; затем нахмурилась и прикусила губу.

— Значит, ты знал! — воскликнула она, и ее голос выдавал ее чувства.

— Шпалера слегка дрожала, хотя в комнате не было сквозняка. Это привлекло мое внимание, и я увидал мыски сапог синьора, высовывающиеся из-под нее.

Ее лицо исказила гримаса злобы, и Белларион не мог не изумиться, как в одном существе могли сочетаться такая красота и такое бессердечие.

— Когда… когда ты увидел: до того, как говорил со мной, или после?

— Вы плохо думаете обо мне. Разве стал бы я так резко и откровенно разговаривать с вами, если бы вовремя заметил его сапоги?

Но такое объяснение ничуть не смягчило ее.

— Я надеялась услышать, что ты догадался об этом с самого начала.

— Вы надеялись, что я окажусь последним трусом и спрячусь за женской спиной от праведного гнева ее мужа?

Она не ответила, и он продолжил:

— Мы оба обманулись в своих надеждах. Я тоже считал, что вы не подозревали о присутствии Фачино и говорили со мной от чистого сердца.

Смысл его слов не сразу дошел до нее. А когда она все поняла, ее лицо залилось густой краской и в глазах заблестели непролитые слезы негодования и обиды. Однако когда она заговорила, ее голос звучал иронически, хотя и слегка дрожал.