Звонок мертвецу. Убийство по-джентльменски (сборник) - Джон Ле Карре (1961, 1962)

— Я за всю свою жизнь ничему не научил ни одного мальчика, Чарлз. Как правило, недостаточно способным оказывался сам мальчик, а порой не хватало умения мне самому. Видишь ли, у большинства мальчиков восприимчивость умирает по мере полового созревания. Лишь у немногих она сохраняется, но мы в Карне умеем искусно убивать ее. И вот только если она выдерживает даже наши усилия, мальчик действительно добивается успехов, получает сначала стипендии, а потом и научные звания… Ничего, потерпи меня немного, Шейн. В конце концов, это мой последний семестр здесь.

— Последний семестр или нет, но ты несешь откровенную чушь, Филдинг, — зло сказал Хект.

— Нести чушь стало в нашей школе доброй традицией. Успехи, как ты изволишь их называть, это на самом деле наши провалы. Успехов добиваются те редкие ученики, которые так и не усвоили главного, чему мы их здесь учим. Они не приняли культа посредственности, насаждаемого в Карне. И им мы уже никак не сможем повредить. А вот остальным — растерянным маленьким монахам и слепым оловянным солдатикам, — им кажется, что на стенах Карна написана правда о них. И они ненавидят нас за это.

Хект сделал попытку рассмеяться, но получилось натужно.

— Если они так нас ненавидят, почему тогда многие любят возвращаться сюда? Почему приезжают навестить?

— А потому, дорогой Чарлз, что мы и есть те самые надписи на стене! Тот самый единственный урок, преподанный им в Карне, который они никогда не забудут. Они приезжают, чтобы вновь прочитать нас, как ты не понимаешь этого? Ведь именно мы поведали им главную тайну жизни: люди стареют, но не становятся умнее. На нашем примере они поняли, что, когда мы повзрослели, ничего глобального не произошло: нам не озарило путь к Дамаску ослепительное небесное сияние, мы не испытали внезапного чудесного ощущения наступившей зрелости.

Филдинг откинул голову и уставился на уродливую викторианскую лепнину потолка с пыльным ореолом вокруг розана, в центре которого располагалась люстра.

— Мы просто стали еще немного старше. Но повторяли все те же шутки, изрекали все те же мысли, желали того же, что и прежде. Год проходил за годом, Хект, а мы оставались все теми же людьми, не делались мудрее, не становились лучше, среди нас не рождалось ни одной новой идеи лет уже, наверное, пятьдесят. И они поняли, что и Карн и мы — это такой трюк, спектакль, где мы рядимся в докторские мантии, отпускаем особого рода академические остроты, делаем вид, что учим их и наставляем на путь истинный. Но они никак не могут поверить в обман, Хект, и потому после еще одного года бесцельной, пустой жизни вновь приезжают сюда, чтобы взглянуть на меня и тебя, как дети иногда приходят на могилу, думая, что там можно постичь тайну жизни и смерти. Вот и все, чему мы их научили.

Хект какое-то время молча смотрел на Филдинга.

— Налить немного портвейна? — предложил тот, но Хект все еще не сводил с него глаз.

— Надеюсь, все сказанное тобой было не более чем шуткой… — начал он, а его жена с удовлетворением отметила, что теперь он по-настоящему зол.

— Даже не знаю, Чарлз, — ответил Филдинг совершенно серьезно. — Право, мне жаль, но не знаю. Когда-то мне казалось, что очень умно смешивать фарс с трагедией. А теперь, похоже, я потерял способность различать границу между ними.

Последняя фраза ему самому понравилась.

Кофе они перешли пить в гостиную, где Филдинг свел разговор к местным сплетням, но вовлечь в него Хекта уже не удавалось. Филдинг теперь сожалел, что не дал ему закурить трубку. Но потом вспомнил, как вообразил Хекта в Париже, и настроение снова улучшилось. Вечер ему определенно удался. По крайней мере моментами он был в ударе.

Пока Шейн одевалась, мужчины молча стояли в прихожей. Шейн вернулась в порыжевшем от старости боа из горностаев, накинутом на широкие белые плечи. Она склонила голову вправо, улыбнулась и протянула на прощание руку Филдингу, причем слегка опустив вниз.