Разница во времени между Гаваной и Киевом 7 часов, но часы я, как обычно, не переводил. Какая разница?! Жизнь моей группы подчинена жесткому графику, буквально посекундному. Поэтому приятно было сознавать, что впереди 20 дней без звонков и встреч: солнце встало – значит день, солнце село – значит ночь.

Проснувшись засветло, начал было собирать велосипед, но часа через четыре сдался. Боцманы мира поставили бы мне «отлично» за тот морской узел, который я связал из цепи, в руках также был порванный тросик переключателя скоростей. Голый, измазанный маслом, курил на балконе, а АНГЕЛЫ-ХРАНИТЕЛИ ехидно потешались, что, мол, все, что они могут сделать, так это повырывать мне руки.

Пришлось составить фразу на испанском, что нужен ремонт, мастер (лучший), и таксист, после долгого совещания с коллегами, привез на Plaza du Central , и махнул рукой куда-то в сторону, там, мол, твой BISECLETA REPARASION4. Вот так и получилось, что первые шаги по вожделенной Гаване я делал с убиенным собственными руками конем на плече.

Магазин по ассортименту напоминал Полтавскую область, причем лет так двадцать назад. Но делать было нечего, пора было демонстрировать мой фантастический испанский. О, я привлек немало зрителей, причитая, закатывая глаза и бешено жестикулируя. При этом собственно испанский состоял из POR FAVOR и REPARASION5. В общем, сплошной театр мимики и жеста. Забегая наперед скажу, что в будущем подобные представления мне приходилось давать по несколько раз в день, по ЛЮБОМУ поводу, а иногда и без. Обратной связи не существовало, ибо мой разговорник был односторонним (ошибка!), и я просто хлопал глазами и твердил: – NO HABLA ESPANIOL6. Поэтому и приходилось Луи-де-Фюнесничать вовсю. К концу экспедиции я овладел просто удивительным даром убеждения, пока в последний день в Гаване не «разговорился» с компанией глухонемых, и понял, что надо еще много над собой работать. Казалось, что их беспрерывно бьет ток высокого напряжения, а от движений рук поднимался легкий ветерок. Иногда я даже боялся, что вернувшись в Киев, буду продолжать мычать и выкатывать глаза. Но с ними было полегче, чем с говорящими. Если тебе раз десять впаривают одну и ту же фразу, а ты все равно ничего не понимаешь, то волей-неволей есть два выхода – или переходить на сочный русский мат, или музыкально повторить фразу (при этом они почему-то очень радовались, хлопали по плечу, мол, небезнадежен). Но я, как всегда, отвлекся.

На зов общественности явился АУРЕЛИО, молодой парень с лицом кубинской национальности. Произнеся краткую речь, из которой, как я понял, следовало, что он, Аурелио, единственный профи в округе, который сможет справиться со столь сложной техникой, и что сейчас он это всем докажет. Затем молниеносно достал ржавую отвертку и вонзил ее в самое сердце (SHIMANO XTR!!) моего еле дышащего коня.

– Аурелио! CORASON BA-BAHH!! BA-BAHH!7.

Я тщетно взывал к его милосердию, но Аурелио был непреклонен, и уверенными движениями добивал то, что не удалось мне. Невиданное зрелище собрало немало зрителей, и все наперебой советовали ему поправиться там, где еще не дорезал. Не выдержав тяжкого зрелища, я серьезно им сказал:

– Если BISECLETA будет MUERTE8, то Аурелио тоже будет MUERTE! Да и вы все будете нахрен MUERTE! И отправился курить.

Гавана дышала зноем и безделием. Я привык к тому, что люди в больших городах носятся как угорелые в поисках счастья, здесь же оно приходило само, главное найти тень. Красивая темнокожая девушка, едва завидев меня, страстно облизала губы и с удивительным достоинством сказала: – 30 долларов. Средь бела дня! И видя мое замешательство, добавила:

– Псс-ст! Сеньор! – и приподняла юбку. Причем, несколько десятков людей с полным равнодушием наблюдали за изрядно надоевшими сценами совращения немалолетних.

– Чем вы там занимаетесь, о чем думаете, уроды крылатые!! – рявкнул я на АНГЕЛОВ-ХРАНИТЕЛЕЙ и бросился убивать Аурелио.