Лесная герцогиня - Вилар Симона (1997)

На дворе уже светало. Но и в полумраке было видно, что двор пуст, лишь петух, взобравшись на навозную кучу, горланил и горланил, отзываясь на ответные крики деревенских петухов. Ворота были прикрыты, но не плотно. Матфрид Бивень первый вышел из ворот, проворчал что-то нечленораздельное, словно бубня ругательства. И вдруг охнул, качнулся, хватаясь обеими руками за голову, рухнул, навалившись на створку ворот. И от этого толчка ворота со скрипом растворились, и принц с людьми поняли, что Матфрид с проломленной пущенным из пращи камнем головой больше не встанет. И увидели их.

Они стояли кольцом вокруг усадьбы. Дикие люди, их жены, даже дети. Их было много. Даже аббат Маурин стоял среди монахов, но отнюдь не со своим угодливо-достойным видом, а мрачный, насупленный, покачивая в руке сложенной пращой.

– Мастерский был бросок, отче, – раздался в тишине голос воина Эврара.

Он стоял среди собранных людей, оглаживая по ушам черную большую собаку.

Гизельберт со своим окружением в первый момент замерли, переглянулись, стыдясь выказать беспокойство. Они – знать, опоясанные мечами воины. А перед ними находился дикий сброд, толпа. И тем не менее от этого до странности молчаливого сборища веяло угрозой. Настолько ощутимой, что по спине поползли мурашки. Странная, напряженная тишина, насупленные лица, взгляды исподлобья, тяжелое дыхание толпы. И труп убитого камнем отпрыска благородной семьи, которого прибили запросто, как глухаря на току.

Гизельберт невольно попятился. Отступили и его люди. Принц лихорадочно соображал. Если они выкажут страх, им уже не спастись. Ему следует взять инициативу в свои руки. Эта чернь убила Матфрида, он должен доказать, что содеянное зло, зло, совершенное священнослужителем, станет для них карой.

Однако принц и слова не успел сказать. Его опередил другой властный голос.

– Молчать!

Эврар Меченый. Тоже господин. Человек из толпы, но ее главарь. И в глазах старого мелита не было почтения к сыну Ренье Длинной Шеи. Усы его приподнялись в недоброй ухмылке.

– Благородному господину понравились мои собаки?

Его голос был тих, почти сливался с глухим рычанием овчарки.

– Что ж, убедитесь, каковы мои псы!

И в следующий миг он рывком послал своего зверя вперед.

Гизельберт успел отскочить за молодого Адама, и пес в прыжке налетел на того, сбил с ног. Крик поваленного слился с глухим рычанием. А на Гизельберта уже неслась сбоку еще одна собака, но он успел взмахнуть мечом, не понимая, кричит ли он сам или визжит пораженный сталью зверь. Но тут же понял, что и он кричит, когда в бедро ему впились клыки третьего пса. Он упал, отбиваясь, стремясь поразить зверя. Но на него тут же набросились люди. Били, пинали, выбили оружие, рвали волосы, поднимали и толкали вновь. Удары, удары, вывихнули руки, расцарапали лицо. От боли он выл, но не слышал себя в диком реве толпы. Кровь заливала его тело, одежда была изорвана в клочья, и, когда он падал, к ранам прилипали камешки гравия.

Не сразу и понял, что его отпустили. Сначала просто лежал, сжавшись, накрывшись руками. Его истязатели были все еще здесь. Стояли вокруг плотной стеной, потом стали отходить. Гизельберт медленно поднял голову, еще не понимая, почему его пощадили. Голова гудела, мир казался расплывчатым. Совсем рядом он увидел тело аббата Дрого со вспоротым животом. Но Дрого был еще жив. Стонал, сдерживая края страшной раны вспоротого живота, словно пытаясь удержать на месте вываливающиеся внутренности. Что-то подкатилось, задев кисть Гизельберта. Он резко отдернул руку. Голова одного из близнецов с широко открытыми, все еще хранящими удивленное выражение глазами.

Гизельберт затряс головой, ощупал рану на затылке. На пальцах осталась кровь. Он стал тяжело подниматься. Это ему стоило неимоверных усилий, он заваливался на кровоточащую, разорванную собакой ногу. Мясо на бедре висело клочьями, и кровь затекала в сапог.