Уарда. Любовь принцессы - Георг Эберс (1877)

– Я не виноват, если его желание останется неисполненным. Но звезды уже высоко, выспись хорошенько, матушка, а когда ты посетишь завтра твою сестру, то скажи ей, что двери моего дома открыты для нее и для Неферт. Домоправитель Катути предложил нашему купить стадо скота, хотя скотоводство в имении Мены, говорят, не очень развито. Что это значит?

– Ты знаешь мою сестру, – сказала Сетхем. – Она управляет имением Мены, у нее большие запросы, она старается превзойти блеском вельмож, в ее доме часто бывает наместник. Ее сын, говорят, расточителен, а потому иногда они нуждаются в самом необходимом.

Паакер пожал плечами, еще раз поцеловал мать и удалился.

Вскоре он стоял в просторной комнате, где обитал, когда находился в Фивах. Стены ее были выбелены и украшены изречениями, написанными иероглифами. Они окаймляли двери и окна, обращенные к саду.

У задней стены стояло ложе, напоминающее распростертого льва. Изголовье представляло собою подобие головы, а изножье – загнутый хвост этого зверя. Постель была покрыта выделанной львиной шкурой, а испещренная благочестивыми изречениями головная подпорка из черного дерева стояла на высокой скамейке для ног в форме лесенки.

Над ложем были в изысканном порядке развешаны хлысты и всевозможное драгоценное оружие, в том числе семь стрел, на которых Сетхем прочла слова: «Смерть Мене». Они были начертаны поверх текста, повелевавшего кормить алчущих, поить жаждущих, одевать нагих[59] и быть кротким относительно всех – и больших, и малых.

Углубление в стене со стороны изголовья ложа было прикрыто занавеской из пурпурной материи. Во всех углах комнаты стояли статуи. Три из них изображали фиванскую троицу: Амона, Мут и Хонсу, а четвертая – умершего отца лазутчика. Перед каждою возвышался небольшой алтарь с углублениями, куда наливались благовонные составы. На деревянном поставце помещались маленькие статуэтки богов и множество амулетов, в многочисленных сундуках лежали одежда, украшения и бумаги лазутчика. Посреди комнаты стоял стол и несколько табуретов.

Когда Паакер вошел в освещенную комнату, ему навстречу радостно бросилась большая собака. Он позволил ей высоко прыгнуть и положить лапы ему на грудь, оттолкнул ее, потом снова позволил ей приласкаться и поцеловал ее умную голову.

Возле его ложа крепко спал старый, но еще крепкий чернокожий. Паакер толкнул его ногой и крикнул:

– Я голоден!

Черный невольник медленно встал и вышел из комнаты.

Как только Паакер остался один, он вынул из-за пояса флакончик с любовным напитком, с нежностью посмотрел на него и поставил его в ларец, где помещалось много сосудов со священными жертвенными благовониями.

Он привык каждый вечер наполнять углубления алтарей благовониями и возносить молитвы перед изображениями богов.

Теперь он остановился перед статуею своего отца, поцеловал ее ноги и пробормотал: «Твоя воля да будет исполнена. Пусть женщина, которую ты назначил для твоего старшего сына, принадлежит ему!»

Затем он начал ходить взад и вперед, думая о случившемся за этот день.

Наконец, скрестив руки, он остановился перед статуей божества, глядя на нее с сердитым видом путника, который прогоняет дурного проводника, думая сам найти дорогу.

Его взгляд упал на стрелы над ложем, он улыбнулся и, ударяя кулаком в свою широкую грудь, вскричал: «Я, я, я!..»

Его собака, вообразившая, что господин зовет ее, поспешила к нему. Он оттолкнул ее и сказал:

– Когда ты встречаешься с гиеной в пустыне, то бросаешься на нее, не дожидаясь того, чтобы ее поразил удар моего копья. А так как боги, мои властители, медлят, то я сам позабочусь о своих правах. А ты, – продолжил он, обращаясь к статуе своего отца, – будешь моим помощником!

Этот монолог был прерван рабами, которые принесли ему ужин.

Паакер окинул взглядом разные кушанья, приготовленные для него поваром, и сказал: