Карнакки – охотник за привидениями (сборник) - Уильям Хоуп Ходжсон (1910-1917)

Нащупав рукой кресло, я удобным образом разместил поблизости вилы и фонарь, после чего предложил всем соблюдать полнейшее молчание во время нашего бдения. Кроме того, я попросил их не включать фонарей, кроме как по моему сигналу.

Я положил свои часы на стол возле фонаря, слабое свечение которого позволяло мне видеть время. Где-то с час ничего не происходило, и в подвале царила полная тишина, нарушавшаяся разве что иногда неловким движением. А вот примерно в половине второго я ощутил то же сильное непреодолимое беспокойство, которое посетило меня предыдущей ночью. Торопливо протянув руку, я освободил завязанную вокруг столба веревку. Инспектор явно заметил мое движение, поскольку я увидел, что слабый отсвет его фонаря немного шевельнулся, как если бы он, приготавливаясь, положил на него руку.

По прошествии какой-то минуты я заметил, что окружавшая нас тьма переменила цвет, начиная неторопливо приобретать фиолетовый оттенок. Я поспешно огляделся по сторонам, окруженный этим новым сумраком, и понял, что фиолетовый буквально на глазах становится гуще и гуще. Средоточие или ядро перемены появилось где-то за колодцем, на почтительном расстоянии, и с невероятной скоростью приблизилось к нам почти в один момент. Вот оно оказалось рядом, и я снова увидел крошечное обнаженное дитя – бежавшее и казавшееся сотканным из той фиолетовой ночи, которая его окружала.

Ребенок двигался вполне естественным образом, в точности так, как я это уже описывал, но в такой полнейшей тишине, что казалось: именно он и несет с собой это безмолвие. Примерно на половине расстояния между столом и колодцем дитя торопливо пригнулось, оглядываясь на что-то невидимое, и торопливо припало на колени, как бы прячась за чем-то, смутно обрисовавшемся во мраке, однако не принадлежащим нашему миру, ибо между нами и колодцем не было ничего, кроме голого пола.

Я с удивительной ясностью слышал дыхание всех остальных, а наручные часы на столе отбивали время с медлительностью и внушительным скрипеньем настольных часов моего деда. Каким-то образом я понял, что никто из присутствующих не видит того, что видел я.

Вдруг сидевший рядом со мной домовладелец с шипением выдохнул сквозь зубы, и я понял, что он заметил нечто невидимое для меня. Скрипнул стол, и я ощутил, что инспектор наклонился вперед, вглядываясь во что-то. Домовладелец протянул ко мне руку во мраке, не сразу нащупав мою ладонь.

– Женщина! – шепнул он мне на ухо. – Там, над колодцем!

Я внимательно посмотрел в ту сторону, но ничего не увидел, разве что фиолетовая тьма стала в том месте чуть тусклее.

Торопливо переведя взгляд на то место, где пряталось дитя, я увидел, что оно выглядывает из укрытия. Внезапно ребенок вскочил и бросился бежать по направлению к середине стола, казавшегося смутной тенью, закрывавшей от моего взгляда невидимый пол. Когда дитя пробежало под столом, стальные зубцы моих вил вдруг засветились неровным фиолетовым светом. Чуть в стороне, во мраке, обрисовались очертания других вил: инспектор приготовил их к бою. Не могло быть и тени сомнения в том, что он видел нечто. Металлические корпуса пяти фонарей на столе вспыхнули тем же самым странным светом, и каждый из них окружило облачко полнейшей тьмы, сгустившееся там, где наши глаза видят естественный свет, сочившийся из узких щелей; и в этой полнейшей тьме металл каждого фонаря казался кошачьим глазом, сверкнувшим в полной черной шерсти корзине.

Оказавшись позади стола, дитя снова остановилось и замерло, слегка раскачиваясь на ногах, создавая этим впечатление, что на самом деле оно легче пушинки одуванчика. Причем в тот же самый момент другой части моего сознания казалось, что я вижу его сквозь толстое, хотя и невидимое стекло, и что ребенок этот подвергается воздействию сил и условий, находящихся за пределами моего разумения.