Дом на берегу - Дафна дю Морье (1968)

Спустя несколько минут он ушел, и я услышал, как его машина с шумом выезжает на дорогу. Напряжение спало, я чувствовал себя совершенно опустошенным. И я по-прежнему не знал, как много успел ему наговорить. Наверное, в результате получилась мешанина из всего, о чем я думал и что делал начиная с трехлетнего возраста. И он, подобно всем врачам с их склонностью к психоанализу, собрал все это воедино и пришел к заключению, что я представляю собой типичный случай неудачника с гомосексуальными наклонностями, с рождения страдавшего Эдиповым комплексом, к которому позднее прибавился еще и комплекс отчима, отвращение к интимной близости с собственной вдовой женой и подспудное влечение к некоей блондиночке, существующей лишь в моем воображении.

Все, разумеется, сходилось. Монастырь — это закрытая школа в Стоунихерсте, брат Жан — тот вкрадчивый ублюдок, что преподавал мне историю, Джоанна — моя мать и бедняжка Вита в одном лице, а красавчик Отто Бодруган — тот беспечный искатель приключений, каким бы мне самому хотелось стать. Бесспорный факт, что все они когда-то жили и что я мог это доказать, не произвел впечатления на доктора Пауэлла. Жаль, что он не испробовал на себе самом действие препарата, а просто взял и отослал пузырек Джону Уиллису. Тогда бы он, возможно, заговорил иначе.

Что ж, значит, все кончено. Мне остается лишь смириться с его диагнозом и с его планами относительно нашего отпуска. Пожалуй, это еще по-божески, после того как я едва не убил Виту.

Странно, он ничего не сказал мне ни о побочном действии, ни о возможных последствиях, проявляющихся через какое-то время. Вероятно, он обсудил это с Джоном Уиллисом, и Джон Уиллис одобрил все его рекомендации. Но ведь Уиллис не знал о воспаленном глазе, испарине, тошноте и головокружении. И никто не знал, хотя Пауэлл мог догадываться кое о чем, особенно после первой нашей встречи. Как бы там ни было, сейчас я чувствовал себя вполне нормально. Даже слишком нормально, если уж говорить начистоту. Как нашкодивший мальчишка, который получил взбучку и пообещал исправиться.

Я отворил дверь и позвал Виту. Она тут же взбежала по лестнице, и я с чувством стыда и вины осознал, что ей пришлось вынести за последнюю неделю. Лицо ее поблекло, она исхудала. Ее всегда безукоризненно уложенные волосы были наспех зачесаны за уши, и она смотрела на меня такими несчастными глазами, каких я никогда раньше у нее не видел.

— Доктор сказал, что ты согласен уехать? — проговорила она. — Это была его идея, не моя, можешь мне поверить. Я желаю лишь одного — чтобы тебе стало лучше.

— Я знаю, — сказал я. — Но он абсолютно прав.

— Так ты не сердишься? Я так боялась, что ты рассердишься!

Она подошла и села рядом со мной на кровать, и я обнял ее за талию.

— Ты должна пообещать мне кое-что, — сказал я, — забудь обо всем, что случилось. Знаю, это практически невозможно, но очень прошу тебя.

— Ты был болен. Доктор мне все объяснил, — сказала она. — С мальчиками он тоже поговорил, и они все понимают. Никто из нас ни в чем тебя не винит, милый. Мы хотим лишь одного — чтобы ты поправился и был счастлив.

— Они не боятся меня?

— Боже мой! Конечно, нет. Они все поняли как надо, хорошо себя вели и очень мне помогали, особенно Тедди. Ведь они привязаны к тебе, милый, но, по-моему, ты этого до сих пор не уяснил!

— Да нет же, уяснил, — сказал я, — потому я так отвратительно себя чувствую! Но не будем пока об этом говорить. Когда нам нужно ехать?

Она замялась.

— Доктор Пауэлл сказал, что ты будешь в состоянии отправиться в дорогу в пятницу, и он велел мне заранее взять билеты.

Пятница… Послезавтра.

— Хорошо, — сказал я, — если он так считает, я согласен. Полагаю, мне нужно начинать понемножку двигаться, чтобы привести себя в форму. Разберу вещи, отложу то, что возьму с собой.

— Только при условии, что ты не станешь переутомляться. Я пришлю тебе в помощь Тедди.