Дом на берегу - Дафна дю Морье (1968)

Снова и снова пытался я связаться с Магнусом, но у него по-прежнему никто не отвечал. Так я промаялся весь вечер: не мог ни читать, ни слушать пластинки, ни смотреть телевизор. Наконец, когда я уже сам себе осточертел, и мне надоело ломать голову над этой проблемой, которая казалась неразрешимой, я отправился спать и на следующее утро с большим удивлением осознал, что спал я просто прекрасно.

Утром я первым делом позвонил в Лондон и поймал Виту уже в последнюю минуту: она убегала встречать мальчиков.

— Дорогая, прости, я вчера… — начал я, но она прервала меня — не было времени для объяснений, поскольку она уже и так опаздывала.

— Хорошо, я позвоню позже. Когда ты будешь дома? — спросил я.

— Не могу точно сказать, — ответила она. — Все зависит от мальчиков: что они захотят делать, придется ли заезжать в магазины. Может, нужно будет купить им джинсы, плавки, не знаю что еще. Да, кстати, спасибо за письмо. Твой профессор действительно нагрузил тебя будь здоров.

— Черт с ним, с Магнусом… Как прошел ужин с Биллом с Дианой?

— Прекрасно. Порассказали всяких сплетен. Но я должна бежать, а то мальчики будут томиться на вокзале.

— Передай им привет от меня, — прокричал я, но она уже повесила трубку.

Ладно хоть голос ее звучал вполне нормально. Вероятно, вечер с друзьями и хороший сон благотворно на нее повлияли, да и письмо сыграло свою роль: кажется, она мне поверила. Слава Богу… Теперь можно немного расслабиться. В дверь постучали, и вошла миссис Коллинз — в руках у нее был поднос с завтраком.

— Вы меня балуете, — сказал я, — мне следовало встать на час раньше.

— У вас же отпуск, — сказала она, — а значит, вставать рано незачем, разве не так?

Я пил кофе и обдумывал ее слова. Точно подмечено: незачем рано вставать… Мне не придется больше нырять в метро, чтобы добраться из Западного Кенсингтона до Ковент-Гардена, не будет больше окна родной конторы, неизбежной повседневной текучки, споров о рекламе, о суперобложках, не будет никаких новых авторов, старых авторов. Я ушел с работы. Со всем этим покончено. Незачем больше рано вставать. Но Вита хочет, чтобы я начал все сначала — только по ту сторону Атлантического океана. И значит — снова метро, толчея в чужой уличной толпе, офис в тридцатиэтажном здании, неизбежная повседневная текучка, споры о рекламе, о суперобложках, новые авторы, старые авторы. Есть ради чего рано вставать…

На подносе с завтраком лежали два письма. Одно было от матери из Шропшира, в котором она писала, что в Корнуолле, должно быть, сейчас очень мило и что она мне страшно завидует: там у меня, небось, светит солнце. А ее снова замучил артрит, а бедняга Добси стареет просто на глазах и стал совсем глухой. (Добси — мой отчим, и ничего удивительного в том, что он оглох: скорее всего, это защитная реакция — мать говорит без умолку.) И так далее, и тому подобное — восемь страниц, исписанных ее крупным, округлым почерком. Я почувствовал угрызения совести, поскольку уже год не навещал ее, хотя — надо отдать ей должное — она никогда не упрекала меня, была очень рада, когда я женился на Вите, и всегда поздравляла мальчиков с Рождеством, присылая им в качестве подарка слишком крупные, на мой взгляд, суммы денег.

Другой конверт был длинный и тонкий. Внутри я обнаружил два листа, отпечатанных на машинке, и записку, нацарапанную рукой Магнуса.

«Дорогой Дик, — писал он, — один длинноволосый друг моего ученика, проводящий все дни напролет в Британском музее и Государственном архиве, откопал сии бумаги, которые лежат сейчас перед твоими глазами. Придя сегодня утром на работу, я обнаружил их на своем письменном столе. В Переписной книге содержится довольно любопытная информация, да и другой документ, мне кажется, может тебя развлечь: там упомянут небезызвестный тебе лорд Шампернун — какая-то скандальная история, связанная с перезахоронением его останков.