– Худо мне, соседи, – хуже, чем в восемьдесят девятом, когда студенты помяли мне бока. Только напрасно они меня называли папистом – никогда я им не был, слышишь, пастор? А ты, Джок, примечай – пришла для меня пора платить долг – этот долг никого не минует, – а Нихил Новит тебе скажет, любил ли я долги платить… Ты, Новит, не забудь собрать ренту по графскому обязательству – раз я плачу долг, пусть и мне его платят, по справедливости. А ты, Джок, когда нечего делать, хоть деревья сажай, что ли, пока будешь спать, они и вырастут. Это мне еще отец говорил, сорок лет назад, а я так и не успел. И смотри, Джок, не пей бренди натощак, желудок испортишь. Уж если пить натощак, так пей травную настойку, наша Дженни хорошо ее делает. Ох, доктор, дышать нечем – задыхаюсь, как волынщик, когда он сутки подряд дудит на деревенской свадьбе… Поправь подушки, Дженни, – или нет, не надо, теперь уже не к чему… А у тебя, пастор, нет ли каких молитв покороче? Побормотал бы что-нибудь, может, полегчает или хоть тоску разгонит…

– Молитва не стишки, – сказал честный священник, – если хотите спасти свою душу от погибели, лэрд, надо открыть мне, что у вас на душе.

– Это ты без меня должен знать, – отвечал больной. – За что же я с самого восемьдесят девятого года плачу десятину да церковный сбор? Раз в жизни попросил завалящую молитву, так и той жалко! Ступай отсюда, чертов виг, если нет от тебя толку! Старый викарий Килстоуп за это время уже полмолитвенника надо мной прочел бы. Пошел прочь! Доктор, может, ты хоть чем-нибудь поможешь?

Врач, успевший расспросить экономку относительно состояния больного и его жалоб, ответил, что медицина бессильна продлить его жизнь.

– Так убирайтесь оба к черту! – закричал в бешенстве больной. – Для того вас звали, чтобы вы помочь отказались? Дженни! Гони их в шею! Джок! Прокляну тебя проклятием Кромвеля, если ты им хоть копейку дашь, хоть рукавицы подаришь!

Священник и врач поспешили удалиться, а Дамбидайкс разразился потоком брани и проклятий.

– Дженни, давай сюда бренди, сука ты этакая! – крикнул он, корчась от злобы и боли. – Умру, как жил, обойдусь без них… Одно только, – продолжал он, понизив голос, – одно не дает мне покоя, и этого не зальешь целым бочонком бренди… Динсы в «Вудэнде»… Я у них ферму отобрал в неурожайный год, им теперь с голоду умирать… То же самое и «Вирсавию»… у солдатской вдовы с внуком. С голоду умрут, с голоду!.. Выгляни-ка наружу, Джок, каково на дворе?

– Снег так и валит, – ответил невозмутимо Джок, выглянув наружу.

– Вот их и занесет снегом, – сказал умирающий грешник. – Вот они и замерзнут… Зато мне жарко будет, если верить попам…

Последнее было сказано тихо, но таким тоном, который даже стряпчего заставил содрогнуться. Вероятно, впервые в жизни он попытался выступить в роли духовного утешителя и посоветовал лэрду облегчить свою совесть и возместить ущерб, нанесенный несчастным семьям, что на языке закона называется restitutio in integrum[32]. Однако корысть, слишком долго владевшая душой лэрда, все еще боролась в ней с совестью и частично победила, ибо старую власть нелегко свергать.

– Не могу, – произнес он с отчаянием. – Ох, смерть моя!.. Как мне вернуть деньги? Они мне самому нужны… Как возвратить «Вирсавию», когда она как раз между моих владений? Нельзя им быть у разных хозяев… Нет, Нихил, умру, а не отдам!..

– Умирать вам и так приходится, – сказал мистер Новит. – Может, и умирать легче будет. Попробуйте… А я бы мигом составил дарственную…

– Нет, и не говори, и не заикайся, – отвечал Дамбидайкс, – а то как запущу кружкой в голову! Джок, видишь, что отцу твоему приходится терпеть на смертном одре? Так ты не обижай Динсов и Батлеров, слышишь, Джок? Не давай людям сесть тебе на шею, но и не дроби имения… А главное, не отдавай «Вирсавию». Пусть их остаются жить, ты много с них не бери, может, за это твоему отцу грехи простятся…