Сальватор - Александр Дюма (1863)

Встревоженная герцогиня Ангулемская вопрошающе посмотрела в глаза дофину и отцу. Дофин ковырял зубочисткой в зубах, ничего не видя и ничего не слыша. Карл X ответил улыбкой, говорившей, что причин для беспокойства нет.

Итак, ужин продолжался.

К восьми часам вечера все поднялись из-за стола и перешли в жилые помещения.

Король, как учтивый кавалер, подвел герцогиню Орлеанскую к креслу, а затем отправился в зал заседаний совета.

По дороге ему встретилась герцогиня Ангулемская.

– Что происходит, сир? – спросила она.

– Полагаю, ничего серьезного, – ответил Карл X.

– Мне сказали, что в зале заседаний совета короля ожидают министры.

– Мне доложили во время ужина, что они находятся во дворце.

– Значит, в Париже что-то произошло?

– Я так не думаю.

– Прошу Ваше Величество простить меня за то, что я стала расспрашивать вас о том, что случилось.

– Попросите прислать ко мне дофина.

– Извините меня, Ваше Величество, за настойчивость, лучше я сама туда приду…

– Хорошо, приходите через некоторое время.

– Ваше Величество так снисходительны ко мне!

Герцогиня поклонилась, потом подошла к господину де Дамасу и отвела его к окну.

Герцог Шартрский и герцогиня Беррийская о чем-то болтали со всей беззаботностью молодых людей. Герцогу Шартрскому было шестнадцать лет, герцогине Беррийской – двадцать пять. Пятилетний герцог Бордосский играл у ног своей матери.

Герцог Орлеанский, прислонившись к камину и пытаясь принять равнодушный вид, прислушивался к малейшему шуму и время от времени вытирал платком лоб, выдавая тем самым снедавшее его волнение.

А тем временем король Карл X вошел в зал заседаний совета.

Министры были на ногах и находились в крайней степени возбуждения. Это волнение отражалось на их лицах в зависимости от темперамента: лицо господина де Вилеля было таким желтым, что можно было подумать, что у него разлилась желчь, лицо господина де Пейронне было таким красным, что можно было опасаться апоплексического удара. Лицо господина де Корбьера имело пепельный оттенок.

– Государь… – произнес господин де Вилель.

– Мсье, – прервал его король, указывая тем самым на то, что министр настолько забыл этикет, что осмелился заговорить первым, – вы не даете мне возможности справиться о вашем здоровье и о здоровье мадам де Вилель.

– Вы правы, сир, но это оттого, что интересы Вашего Величества для вашего преданного слуги превыше всего.

– Так значит, вы пришли сюда, чтобы поговорить со мной о моих интересах, мсье де Вилель?

– Несомненно, сир.

– Слушаю вас.

– Ваше Величество, знаете ли вы что происходит? – спросил председатель совета министров.

– А разве что-то происходит? – изумленно промолвил король.

– Вы помните, Ваше Величество, как однажды вы велели нам послушать крики радости населения Парижа?

– Да.

– Не позволите ли вы теперь пригласить вас послушать выкрики угроз со стороны этого же населения?

– И куда же я должен буду пойти?

– Идти никуда и не надо: достаточно открыть вот это окно. Позвольте, Ваше Величество?..

– Открывайте.

Господин де Вилель растворил окно.

Вместе с прохладным вечерним воздухом, поколебавшим пламя свечей, в комнату ворвался вихрь неясных выкриков. Это были одновременно крики радости и угрозы, тот самый гул, который стоит над взволнованными городами: понять их направленность невозможно, и они тем более пугают, когда становится понятно, что в них таится неизвестность.

Внезапно из этого гула, словно громы проклятий, вырвались отчетливые крики: «Долой Вилеля! Долой Пейронне! Долой иезуитов!»

– Ах, это! – с улыбкой произнес король. – Это я уже слышал. Вы разве не были сегодня утром на параде, господа?

– Я был там, сир, – ответил господин де Пейронне.

– Действительно, мне кажется, я вас видел верхом среди офицеров штаба.

Господин де Пейронне поклонился.