Толстяк громко расхохотался; смех прозвучал неприятно и оскорбительно.

— Рыбаки!.. — воскликнул он. — Да бросьте! Если только вы не собираетесь ловить навоз в Гуайре, объясните-ка мне, что вы намерены делать в Каракасе.

— Мы приехали, чтобы оформить вид на жительство, — уточнил Асдрубаль. — А затем вернемся в море.

— В Венесуэле нет моря, дружище! Берега много, это так, но не моря, которое вы ищете. Здесь никто не ловит рыбу, потому что этим не прокормишься. В Венесуэле деньги делают здесь, в Каракасе. Вот где сколачивают состояния… Или в Маракайбо, вблизи нефтяных месторождений. Остальное — море и рыба — это для негров из Барловенто. А сельва — для индейцев. Послушайте меня! — сказал он в заключение. — Если вы отправитесь на побережье, помрете от жары и отвращения. — Он подъехал к тротуару и резко затормозил около какого-то дома. — Приехали!

Это было старое и мрачное здание, в котором пахло сыростью, мочой и дешевой стряпней, с темным подъездом и скрипучей деревянной лестницей со стертыми ступеньками; она с трудом восходила вверх, к третьему этажу, где открывались две высокие стонущие двери.

Комната была под стать всему остальному: душная и темная каморка без вентиляции, если не считать крошечного оконца, в котором не хватало пары стекол. Оно смотрело в высокую обшарпанную стену узкого внутреннего двора.

— Бог ты мой!

— Не нравится — не берите, — невозмутимо произнес Мауро Монагас, нисколько не сомневаясь в исходе дела. — Заплатите за транспорт — и ступайте себе на улицу мокнуть и искать что-то другое, пока не стемнело. — Он зажег сигарету, прижав культей спичечный коробок к телу, и насмешливо улыбнулся. — Но сомневаюсь, что вы найдете что-то лучше за эту цену; будет жаль, если вы проведете свою первую ночь в Каракасе под открытым небом. — Он провел рукой по носу. — Ну же! — нетерпеливо сказал он. — Я не могу тратить на вас весь день. Остаетесь или уходите?

Аурелия Пердомо вновь окинула глазами унылую каморку, внимательно вгляделась поочередно в лица своих детей, отметила про себя крайнюю бледность дочери и покорно склонила голову.

— Мы остаемся, — выдохнула она.

Толстяк протянул свою единственную руку и щелкнул пальцами:

— Деньги!

Аурелия медленно сунула руку в карман платья, вынула несколько купюр, тщательно пересчитала и положила на потную ладонь, которая тут же сжалась в кулак, словно захлопнулась ловушка.

— Неделя! — предупредил толстяк. — Ни дня больше. Уборная — третья дверь, кухня — в глубине коридора. Ваше время — с двенадцати до двенадцати тридцати и с семи тридцати до восьми.

Он повернулся и исчез в узком коридоре, в котором едва помещался, а Пердомо Вглубьморя почувствовали, что они не в силах что-то сказать и даже взглянуть в лицо друг другу, словно всем четверым было стыдно, что им приходится терпеть настолько унизительное обращение и они должны будут провести хотя бы минуту жизни в таком мерзком свинарнике.

Аурелия Пердомо очень медленно закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и глубоко вздохнула.

— Ладно! — проговорила она, не глядя ни на кого из детей. — Мы потеряли все, что у нас было, и оказались здесь, в самом отвратительном месте незнакомого города, в чужой стране, без денег. Думаю, что тот, кто нас наказывает, кто бы это ни был, не сможет придумать, как потопить нас еще глубже. Давайте передохнем, потому что с завтрашнего дня нам надо будет постараться, чтобы положение изменилось.

~~~

Каракас просыпался рано. Его обитатели начинали суетиться и приходили в движение задолго до рассвета, и с наступлением утра — где-то с шести часов — улицы, проспекты и автострады превращались в бурлящий поток; автомобилистов, несмотря на ранний час, охватывало нервное возбуждение, словно спешка проникла им в кровь.