Просто дети - Патти Смит (2010)

Мы запускали на пустыре фейерверки, ели мороженое “Карвел”. Потом мать Тодда и я остановились на дворе их дома, наблюдая, как Тодд играет со своей младшей сестрой. Мать озадаченно косилась на его разноцветные волосы и бархатные клеши.

– Я родила какого-то марсианина, – вырвалось у нее.

Я удивилась: мне-то казалось, что Тодд крепко стоит на земле обеими ногами – во всяком случае, по моим меркам. На обратном пути в город мы единодушно заключили, что состоим в родстве: марсианин и марсианка, два сапога пара.

В тот же вечер у “Макса” мне повстречался драматург Тони Инграссия, работавший в “Ля МаМе”. И пригласил меня на кастинг для своей новой пьесы “Остров”. Я не проявила особого восторга, но Тони, вручая мне текст, пообещал:

– Никаких блесток, никакой штукатурки на лице.

Я сочла, что играть будет легко: роль не предполагала взаимодействия с другими персонажами. Моя героиня Леона была абсолютно зациклена на себе, ширялась амфетаминами и произносила какие-то бессвязные речи о Брайане Джонсе.

В содержании пьесы я так толком и не разобралась – могу лишь сказать, что Тони Инграссия написал эпопею. В ней играли все наши, совсем как в “Маньчжурском кандидате”.

Я надела свою драную блузку с широким воротом и размазала вокруг глаз косметику: мне полагалось выглядеть как можно хуже. Думаю, я вполне походила на енота-наркомана. По роли полагалось, чтобы в одной из сцен меня стошнило. С этим я легко управилась: набирала в рот толченый горошек и размоченную кукурузную муку и через несколько минут, в нужный момент, извергала. Но как-то на репетиции Тони принес мне шприц и сказал как ни в чем не бывало:

– Сделай себе укол водой. Ну, знаешь, оцарапай немножко руку, чтобы кровь пошла, и люди подумают, что ты ширяешься.

Я чуть не упала в обморок. Я и смотреть-то на шприц не могла, а уж втыкать его в руку…

– Не буду, – заявила я.

И всех вокруг шокировала:

– Ты разве никогда не ширялась?

Из-за моей внешности все заведомо принимали меня за наркоманку. Я наотрез отказалась колоться. В итоге мне на руку налепили горячий воск, и Тони показал мне, что делать.

Это недоразумение страшно развеселило Роберта, и он меня немилосердно вышучивал. Он отлично знал, что шприцев я панически боюсь.

Роберту нравилось видеть меня на сцене. Он ходил на все репетиции, причем в таких невероятных нарядах, что вполне заслуживал какой-нибудь своей роли. Тони Инграссия любовался им и повторял:

– Потрясающий типаж. Эх, если б еще и играть умел…

– Да ты просто посади его на стул, – советовал Уэйн Каунти. – Пусть сидит и ничего не делает – этого будет вполне достаточно.

Роберт спал один. Я подошла к его двери, хотела постучаться – оказалось, не заперто. Остановилась перед его кроватью и рассматривала его, спящего, совсем как в момент нашей первой встречи. Все тот же мальчик, вихрастый пастушок. Я присела на кровать, и он проснулся. Приподнялся на локте, улыбнулся:

– Хочешь под одеяло, китаянка? – и начал меня щекотать.

Мы боролись и безостановочно хохотали. Потом он вскочил:

– Поехали на Кони-Айленд. Еще раз сфотографируемся.

Мы проделали все, что доставляло нам столько удовольствия: написали свои имена на песке, перекусили в “Нэйтанз”, прогулялись по “Астроленду”. Сфотографировались у того же старика фотографа, я – верхом на чучеле пони (Роберт уговорил).

На Кони-Айленде мы пробыли до сумерек, сели на поезд линии “Эф” и поехали домой.

– Наше “мы” никто не отменял, – сказал Роберт. Сжал мою руку, и в вагоне я заснула у него на плече.

К сожалению, это наше фото вдвоем позднее потерялось, но сохранилась моя фотография верхом на пони: сижу одна, смотрю слегка вызывающе.

Роберт устроился на ящике от апельсинов. Я читала ему новые стихи.

– Надо бы, чтобы тебя люди слышали, – сказал он, как говорил всегда.

– Меня слышишь ты. Мне этого достаточно.