Во имя Жизни - Кузнецова Дарья Андреевна (2015)

— Если какой-то совершенно неподготовленный тип вгонит себе, скажем, приемлемую для меня дозу стимулятора, он сам себя покалечит. Повредить собственные мышцы, связки, суставы и даже кости — легче лёгкого. Например, резко и сильно сокращается сгибатель — рвётся разгибатель. Нужно очень хорошо знать возможности собственного тела, очень хорошо этим телом владеть и тщательно контролировать каждое движение. Лёгкие разрешённые стимуляторы таких трагических последствий, конечно, не дадут, но множество микротравм будут существенно осложнять жизнь. Представляешь себе ощущения, когда после длительного перерыва даёшь мышцам очень высокую нагрузку? Через некоторое время они начинают сильно болеть. Вот и здесь будут подобные ощущения, только, в отличие от тренировки, они будут преследовать этого страдальца постоянно. Ты чего? — прервал он монолог, когда я нервно хмыкнула на словах про «страдальца».

— Ты мне только что доступно объяснил, что я дура. И не только я. Я из-за этой идиотской ломоты во всём теле от них и отказалась в своё время; а всё, оказывается, так просто.

— И хорошо, что отказалась, — он с задумчивой улыбкой погладил меня по бедру. — Вредно это всё, особенно — для женщины. А вообще, ответственно подходящие к вопросу люди комбинируют стимуляторы с регенераторами в тщательно выверенных пропорциях, и жизнь, определённо, становится легче.

— Вставай, — скомандовала я и пояснила. — Буду тебе синяки мазать. То есть, твой Диллан именно это и не учёл?

— Он слишком вспыльчивый, поэтому забылся, — пожал плечами Барс, очень пристально следя за моими пальцами, втирающими лекарство в характерные цветные пятна, отчётливо проступающие на светлой коже. — И я уже не вспоминаю, что сердце — вообще-то тоже мышца, и когда на мощных стимуляторах начинает зашкаливать пульс, для него это, мягко говоря, не полезно, так что надо тщательно контролировать ещё и его.

— И ты добивался именно этого результата? Серьёзной травмы или разрыва сердца? — уточнила я, впрочем, не слишком сосредотачиваясь на разговоре. Гораздо сильнее меня сейчас интересовал совсем другой процесс.

Всё-таки, Барс — удивительно красивый человек. Настолько, что это почти пугает: не может у одного-единственного человека быть столько достоинств и ни одного недостатка. Причём красота в данном случае — понятие значительно более широкое, чем простая правильность черт лица или тела. Как он двигается, как разговаривает, как ведёт себя в той или иной ситуации — всё это вместе складывалось в настолько удивительную личность, что в пору было впасть в депрессию от вопиющего несовершенства как себя, так и всего остального мира, особенно бросающегося в глаза на таком фоне.

Впрочем, сейчас я была больше сосредоточена именно на внешней составляющей, потому что… в виду собственных проснувшихся желаний и стремлений было невозможно не воспользоваться случаем как следует всё рассмотреть и потрогать. Особенно, когда для этого имелся такой великолепный повод.

И я пользовалась, не слишком-то заботясь о придании этому процессу видимости лечения. Гладила ладонями тёплую светлую кожу, прослеживала пальцами чёткий рельеф мышц, мысленно сокрушаясь, что я не художник и не способна всё это запечатлеть. Обыкновенная фотография здесь, на мой взгляд, была совершено бессильна; это непременно должна была быть статуя, выполненная уверенной точной рукой мастера.

— Разумеется, — едва заметно повёл плечами Зуев. — Более того, я, к стыду своему, искренне надеюсь, что в этот раз он оправится ещё очень нескоро. Или вообще не оправится.

— Какая удивительная кровожадность, — растерянно хмыкнула я. — Это на тебя не похоже.