Меня зовут Шейлок - Говард Джейкобсон (2016)

В общем, риск должен того стоить – для них обоих, не так ли? Беатрис должна скрывать, что родилась пять тысяч лет назад, а Грейтан должен быть человеком, с которым она готова провести следующие пять тысяч. Он должен завораживать и блистать остроумием. Должен интересоваться искусством перформанса и понимать ее шутки. Когда она на него смотрит, у нее должны дрожать коленки. Когда Грейтан открывает рот, он должен вызывать у нее чувство гордости. Должен больше походить на настоящего менша[63]. А что же он?

А он не походил.

– Ой вей, вот бы домой поскорей! – пробормотала Беатрис.

* * *

Когда кто-нибудь звонит в парадную дверь, д’Антон редко открывает сам. Слишком много времени уходит у него на то, чтобы придать лицу выражение, сколько-нибудь похожее на любезность. Муж скорбей ничего не делает в спешке. Кроме того, д’Антон не любит неожиданностей, а потому дверь, когда это необходимо, открывает за него секретарь. В Золотом треугольнике люди редко навещают друг друга без предварительной договоренности. Скорее всего хозяина не окажется дома, а от того места, где вы припарковали машину, парадную дверь, как правило, отделяет длинная, посыпанная гравием дорожка. С какой стороны ни взгляни, гораздо проще созвониться и встретиться где-нибудь в ресторане. Отчасти поэтому д’Антон не установил домофон – все равно необходимости в нем практически никакой. К тому же не хотел уродовать дверь. Вместо домофона есть колокольчик с плетеным шнурком, который не без труда удалось выторговать у привратника буддийского монастыря в Бирме. Однако редкие посетители никогда не дергают за шнурок достаточно сильно, а д’Антон не намерен вешать на дверь вульгарную записку с инструкциями.

Сегодня секретарь отсутствует – навещает больного родственника в деревне (жители Золотого треугольника никогда не называют место своего обитания деревней, не называют его и городом). Так что когда мелодичный бирманский колокольчик внезапно начинает звенеть, д’Антон подпрыгивает от неожиданности и раздражения. Ему приходится самому совершить долгий путь от кабинета до первого этажа – точно так же, как монахам приходилось спускаться с горы для вечерних молитв. Прежде чем д’Антон успевает добраться до двери, колокольчик звонит еще трижды. Посетитель нетерпелив и плохо воспитан. Значит, не Барнаби и не свидетель Иеговы. Кем бы ни был незваный гость, он так сильно дергает за шнурок, что д’Антон опасается, как бы колокольчик не оторвался от стены.

– Иду, иду! – кричит он. – Спешу, как могу.

Если в мягких непальских туфлях с загнутыми носками вообще можно спешить.

Отперев дверь, д’Антон обнаруживает за ней Струловича.

Оба предпочитают не встречаться глазами – ни при каких обстоятельствах, – а потому смотрят друг другу через плечо. Если бы д’Антон был пиратом, Струлович обращался бы к сидящему у него на плече попугаю. Сам д’Антон направляет взгляд куда-то за спину своему гостю, словно смотрит на одетых в ермолки и головные платки дедушек и бабушек Струловича, которые падают под копытами казачьих лошадей, бормоча молитвы своему обветшалому богу, в то время как на заднем плане полыхают их жалкие лачуги… Достаточно, одергивает себя д’Антон.

Незваный гость держит в руках лист бумаги с шапкой, в котором д’Антон немедленно узнает собственное письмо.

Струлович заговаривает первым:

– Можем начать прямо здесь или же войти в дом.

– Начать?

– Собственно, мы уже начали. Так вы предпочитаете здесь?

– Я вас не боюсь, – говорит д’Антон.

Струлович разглаживает мягкие концы воротничка.

– Я этого и не ждал. Мы с вами оба лица духовные.

– Более духовное лицо связалось бы со мной, прежде чем колотить мне в дверь.

Струлович смеется.

– Колотить? Разве колокольчик предназначен не для того, чтобы в него звонили? Вряд ли я мог бы заявить о своем присутствии более деликатно. Я дергал за шнурок так, словно вытягивал из гобелена распустившуюся нитку.