Анжелика и король - Анн Голон (1959)

— Давайте не будем говорить об этом снова, — прервал ее король. — И давайте не будем ссориться. Я утверждаю, что граф де Пейрак угрожал моей короне, ибо он был одним из богатейших и могущественнейших моих подданных. Величие других было и остается моим злейшим врагом. Анжелика, вы ведь умная женщина, и гнев не должен лишить вас здравого мышления. Когда я достиг совершеннолетия и вступил на престол, в стране повсюду вспыхивали бунты и волнения, шла гражданская война, наседали иностранцы, а Франция теряла свои владения одно за другим. Во главе моих врагов стоял очень могущественный человек — мой дядя… Гастон Орлеанский… Принц Конде поддерживал с ним дружеские связи, и против меня плелись многочисленные заговоры. Члены парламента выступали против своего короля. При дворе оставалось очень мало верных мне людей. Единственными, в чьей верности я не сомневался, были мать и кардинал Мазарини, которого все ненавидели. Но и они были иностранцы. Кардинал, как вы знаете, был итальянец, а мать, по своим чувствам и обычаям всегда оставалась испанкой. Можете себе представить, как их «любили» подданные. А в середине между этими противоположными полюсами стоял я, в сущности, еще ребенок, хотя и располагающий огромной властью, но слишком слабый, чтобы ею воспользоваться.

— Но вы проявили себя совсем не ребенком, когда отдали приказ арестовать моего мужа.

— Ради всего святого, не будьте такой упрямой. Неужели вы стараетесь походить на обыкновенную женщину. которая не может постичь суть дела? Та боль, которую вам причинил арест и казнь графа де Пейрака, — это лишь крошечная деталь панорамы той сложной и трудной борьбы, которую я хочу показать вам.

— Но граф де Пейрак был моим мужем, и, согласитесь, эта крошечная деталь для меня важнее всей вашей панорамы.

— Очевидно, история должна была идти в согласии с личными интересами мадам де Пейрак, — иронически заметил король, — даже если моя панорама — это весь остальной мир.

— Мадам де Пейрак не интересует история всего остального мира, — отпарировала она его колкость.

Король даже привстал, глядя на лихорадочный румянец на ее щеках. Он слегка улыбнулся.

— Однажды вечером, это было не так давно, в этой самой комнате вы вложили свои руки в мои и принесли клятву верности королю Франции. Впрочем, такие клятвы я слышал не однажды, и зачастую из уст предателей и перебежчиков. Не одно поколение дворян было готово сложить гордые головы в борьбе со своим королем. Я не собираюсь разжалобить вас и просить о снисхождении к молодому королю, которым я тогда являлся. Между моей прежней беспомощностью и нынешним могуществом пролегла большая и трудная жизнь. Я помню, как парламент поднял против меня армию, как герцог де Бофор и принц Конде организовали Фронду, как интриги герцогини де Шеврез привели армию герцога Австрийского и герцога де Лоррена в Париж. Мазарини был арестован. Герцогиня де Лонгвиль, сестра принца Конде, подняла Нормандию, принцесса Конде — Гайану. Я помню бегство своего первого министра, помню, как французы сражались друг с другом под стенами Парижа.

Анжелика сидела, крепко сомкнув пальцы рук. Она не смотрела на короля. Он чувствовал, что она слушает его рассеянно и невнимательно, и это причиняло ему больше расстройства, чем все те невзгоды, которые он пережил.

— Зачем вы рассказываете мне это? Чем я могу вам помочь?

— Зачем? Чтобы спасти свое доброе имя в ваших глазах. Та сбивчивая информация, которой вы располагаете, явилась причиной тому, что вы составили неверное представление о своем монархе.

— Король, злоупотребляющий властью только для того, чтобы удовлетворить свои низменные желания, не достоин своего священного звания, врученного ему самим богом! Лишить человека жизни только из зависти или ревности — это достойно осуждения, и подлинный король не должен так поступать со своими вассалами.

— Но то же самое действие, исполненное для блага народа, для торжества мира в королевстве, — это знак мудрости и благоразумия.