Ассегай - Уилбур Смит (2009)

Вопрос вырвался сам по себе, прежде чем Леон успел остановиться.

— Откуда ты знаешь о ней? — И сам ответил: — Ну конечно. Ты ведь там была. Ты так много знаешь.

Лусима усмехнулась. Некоторое время они молчали. Молчание было приятное, теплое, дружелюбное. Он ощущал странную, непонятную, но прочную связь с ней, как будто она и впрямь была его матерью.

— Мне не очень нравится то, как я сейчас живу и что делаю, — сказал наконец Леон.

Сказал в каком-то смысле неожиданно для себя, потому что никогда раньше не задумывался о таких вещах. Сказал и понял — да, не нравится.

— Это потому, что ты солдат и не можешь поступать так, как велит сердце, — кивнула Лусима. — Тебе приходится подчиняться приказам старших.

Он вздохнул:

— Ты меня понимаешь. Выслеживать и убивать людей, которых я даже не знаю, такое не по мне.

— Ты хочешь, М'бого, чтобы я указала тебе путь?

— Я доверяю тебе. И мне нужен твой совет.

Она молчала так долго, что он уже собрался что-то спросить, потом, подняв голову, увидел, что глаза у женщины открыты, зрачки закатились и блики огня отражаются только в белках. Сидя на корточках, Лусима начала ритмично раскачиваться, а потом и заговорила — другим, низким, скрежещущим, монотонным голосом:

— Есть двое мужчин. Ни один из них не твой отец, и оба будут больше чем отец. Есть другая дорога. Ты должен пойти дорогой великих серых, которые не люди. — Она прерывисто, с хрипом, как астматик, вдохнула. — Познай тайны диких зверей, и люди будут чтить тебя за знание и уважать за понимание. Ты будешь знаться с теми, кто у власти, и они будут считаться с тобой и принимать как равного. Женщин будет много, но только одна вберет в себя всех. Она придет к тебе из облаков. Как и они, она явит тебе много лиц. — Голос у Лусимы надломился, в горле захрипело, как будто ее душило что-то, и Леон вдруг понял, что на шаманку снизошло откровение. Ему стало вдруг немного не по себе — словно в затылок дохнул нездешний, холодный ветер. Лусима вздрогнула, встряхнулась и заморгала. Зрачки вернулись на место, и он, заглянув в их непроницаемо-темные глубины, увидел себя. — Прислушивайся к тому, что я сказала, сын мой, — прошептала Лусима. — Время выбора близко.

— Я и не понял толком, что ты мне напророчила.

— Со временем ты все поймешь, — пообещала она. — И когда бы ты ни позвал, я всегда буду с тобой. Я не мать тебе. Я стала больше чем мать.

— Ты говоришь загадками, Мама, — сказал Леон, и она улыбнулась теплой улыбкой.

На следующее утро Маниоро пришел в себя. Он был еще очень слаб и плохо помнил, что с ним произошло. Масаи попытался сесть, но не смог.

— Что случилось? Где я? — Маниоро обвел хижину затуманенным взглядом и остановился на матери. — Мама, это вправду ты? А я думал, мне все снилось. Я ведь спал?

— Ты в моей маньяте на горе Лонсоньо. Здесь тебе ничто не угрожает. А стрелу из твоей ноги мы вытащили.

— Стрелу? Да, помню…

Прислужницы-рабыни принесли глубокую миску со смешанной с молоком кровью быка, и Маниоро с жадностью опорожнил ее, пролив немного на грудь. Потом откинулся на спину, переводя дыхание, будто после тяжелой работы. И лишь тогда заметил сидящего на корточках в углу Леона.

— Бвана! — На сей раз ему все же удалось подняться. — Ты еще здесь?

— Здесь. — Леон бесшумно подошел к нему.

— Давно? Сколько прошло дней с тех пор, как мы вышли из Ниомби?

— Семь.

— В штабе, в Найроби, решат, что ты погиб или дезертировал. — Маниоро схватил лейтенанта за рубашку. — Тебе нужно обязательно вернуться, бвана. Нельзя из-за меня забывать о долге.

— Мы вернемся в Найроби, когда ты выздоровеешь и будешь готов идти.

— Нет, бвана, нет. Ты должен идти прямо сейчас. Майор тебе не друг, от него ничего хорошего не будет. Нет, бвана, возвращайся поскорее, а я приду, как только встану на ноги.