Горечь моей надежды - Сьюзен Льюис (2012)

Отилия сидела на верхней ступеньке лестницы, плотно сжав худенькие коленки. Темные кудряшки подобно венку водорослей обрамляли ее бледное личико. Платьице было надето задом наперед и застегнуто не на ту пуговицу. Она хотела надеть трусы, но не нашла их в ящике комода.

На коленях у нее лежал ее лучший друг Ботик. Он был медведем и потому считался храбрым. С ним она тоже чувствовала себя храброй, хотя и не всегда. Выйти на лестницу – это была его идея, и пока все было хорошо. Мать Отилии была где-то внизу, но она не знала, где именно. Отилия ее слышала, но не видела. В последний же раз она видела мать, когда та пришла, чтобы сказать ей, что пора вставать.

Вставай, Отилия. Иди умойся, Отилия. Слушайся меня, Отилия.

Папа ушел на работу. Он всегда по утрам уходил на работу, кроме тех дней, когда брал ее с собой в церковь. Когда они в последний раз ходили в церковь, на ней было новое, зеленое с бордовым, платье, и все люди смотрели в ее сторону и говорили ей приятные слова, но она ничего не сказала в ответ.

– Девочка очень застенчивая, – как всегда, говорил им папа.

Мама никогда не ходила в церковь. Мама вообще не выходила из дома. Большую часть времени она спала в своей комнате. Папа говорил, что так даже лучше. Отилия тоже оставалась дома, потому что папа говорил, что так надо, но она всегда могла поиграть в саду. И она там играла, если не было дождя. Папа купил ей кукольный домик, игрушечную коляску, качели и горку, потому что она очень хорошая девочка. Правда, кататься на качелях или съезжать с горки она могла, только если рядом были мама или папа, потому что одной это делать опасно.

Мама никогда не выходила к ней в сад. Папа иногда выходил. Он приносил камеру и фотографировал, как она играет, после чего они шли к нему в студию, где он сгружал снимки в компьютер, и она видела себя как на экране телевизора. На некоторых снимках был Ботик, но папа не разрешал ей закрывать игрушкой лицо, как она обычно делала, потому что тогда он ее не видел, а ведь она такая красивая, говорил он.

У папы в студии много всяких нарядов, с которыми он разрешал ей играть, когда брал ее туда с собой. Тогда он показывал ей фотографии других маленьких девочек, которые были одеты так же, как и она, чтобы она знала, как нужно лежать, сидеть или стоять на коленях, когда он ее фотографировал. Иногда он просто сидел в кресле и смотрел на нее, поглаживая тигра, который жил у него в кармане. Ей не нравился этот папин тигр, но она ничего ему не говорила, чтобы папа на нее не сердился.

Сейчас ей хотелось спуститься вниз, но Ботик уснул, а без него ей не хватало смелости это сделать. Поэтому она встала и пошла к себе в комнату. У нее была розовая постелька с маргаритками и феями на покрывале и звездочками на пологе. На полках стояли книги, которые ей читал папа, на стенах висели ее рисунки. У нее даже был собственный телевизор. Ботику нравилось здесь, и ей тоже, но только когда они здесь были с ним вдвоем. Ей не нравилось, когда сюда входил папа, если только он не приходил пожелать ей спокойной ночи или спросить, не хочет ли она кушать.

Услышав на лестничной площадке какой-то звук, она подняла глаза и увидела мать. Сердце тотчас затрепетало, как птичка в клетке. Ей стало страшно, и она была готова расплакаться, но сдержалась, чтобы не рассердить мать. Отилия не знала, что она сделала не так, но у матери было странное выражение лица. И еще она качалась. С ней такое иногда бывало. Порой она даже падала, ударялась головой об пол, и тогда у нее из ссадины текла кровь.

– Марш к себе в комнату! – приказала мать каким-то не своим голосом. – Иди к себе в комнату, я сказала. Иди к себе в комнату, ты, МЕРЗКАЯ МАЛЕНЬКАЯ СУЧКА.

Отилия не любила, когда мать орала на нее. Это ее пугало. Она тотчас бросилась бегом к себе в комнату.

– Сиди здесь! – приказала мать. Голос ее дрожал, как оконные рамы, когда их трясет ветром. – И только попробуй выйти отсюда, пока я тебе не разрешу. Поняла?